Андроид Каренина - Лев Толстой

Она велела сказать мужу, что приехала, прошла в свой кабинет и занялась разбором своих вещей, ожидая, что он придет к ней. Но прошел час, он не приходил. Она вышла в столовую под предлогом распоряжения и нарочно громко говорила, ожидая, что он придет сюда; но он не вышел, хотя она слышала, что он выходил к дверям кабинета. Анна знала, что он, по обыкновению, скоро уедет по службе, и ей хотелось до этого видеть его, чтоб отношения их были определены.

Она прошлась по зале и с решимостью направилась к нему. Когда она вошла в его кабинет, он в вицмундире, очевидно готовый к отъезду, сидел у маленького стола, на который облокотил руки, и уныло смотрел пред собой. Она увидала его прежде, чем он ее, и поняла, что он думал о ней.

Увидав ее, он хотел встать, раздумал, потом металлическая пластина на лице его вспыхнула, цвета стали сменять друг друга — маска горела ярко-красным, затем зажглась ядовито-золотым цветом, чего никогда прежде не видала Анна; у нее возникла мысль: «Оно растет… оно разрастается и набирает силу».

Алексей Александрович быстро встал и пошел ей навстречу, глядя не в глаза ей, а выше, на ее лоб и прическу. Он подошел к ней, взял ее за руку и попросил сесть.

— Я очень рад, что вы приехали, — сказал он, садясь подле нее и, очевидно, желая сказать что-то, он запнулся. Несколько раз он хотел начать говорить, но останавливался…

ГОВОРИТЕ ЖЕ, ГОВОРИТЕ! СТОЛЬ СИЛЬНЫЙ В ЗАЛАХ ЗАСЕДАНИЙ И СТОЛЬ СЛАБЫЙ В СВОЕМ СОБСТВЕННОМ ДОМЕ!

И так молчание продолжалось довольно долго.

— Сережа здоров? — сказал он и, не дожидаясь ответа, прибавил: — Я не буду обедать дома нынче, и сейчас мне надо ехать.

— Я хотела уехать в Москву, — сказала она.

— Нет, вы очень, очень хорошо сделали, что приехали, — сказал он и опять умолк.

Видя, что он не в силах сам начать говорить, она начала сама.

— Алексей Александрович, — сказала она, взглядывая на него и не опуская глаз под его устремленные на ее прическу взором, — я преступная женщина, я дурная женщина, но я то же, что я была, что я сказала вам тогда, и приехала сказать вам, что я не могу ничего переменить.

— Я вас не спрашивал об этом, — сказал он, вдруг решительно и с ненавистью глядя ей прямо в глаза, и Лицо снова запульсировало, переливаясь немыслимыми цветами; казалось, сама ненависть бежала по венам его, — я так и предполагал. — Под влиянием гнева он, видимо, овладел опять вполне всеми своими способностями. — Но, как я вам говорил тогда и писал, — заговорил он резким, тонким голосом, — я теперь повторяю, что я не обязан этого знать. Я игнорирую это. Не все жены так добры, как вы, чтобы так спешить сообщать столь приятное известие мужьям. Он особенно ударил на слове «приятное», и Анна отметила про себя, что услышала, как голос его изменился при этом, сделавшись особенно суровым: «ПРИЯТНОЕ».

— Я игнорирую это до тех пор, пока свет не знает этого, пока мое имя не опозорено. И поэтому я только предупреждаю вас, что наши отношения должны быть такие, какие они всегда были, и что только в том случае, если вы компрометируете себя, я должен буду принять меры, чтоб оградить свою честь.

— Но отношения наши не могут быть такими, как всегда, — робким голосом заговорила Анна, с испугом глядя на него.

Когда она увидала опять эти спокойные жесты, услыхала этот пронзительный, детский и насмешливый голос, отвращение к нему уничтожило в ней прежнюю жалость, и она только боялась, но во что бы то ни стало хотела уяснить свое положение.

— Я не могу быть вашею женой, когда я… — начала она.

Он засмеялся злым и холодным смехом. Анна почувствовала острую головную боль, словно бы кто-то воткнул спицы между полушариями ее мозга. Она глухо застонала от боли, и Андроид Каренина, повинуясь программному импульсу, обняла хозяйку за плечи, стараясь успокоить ее.

— Должно быть, тот род жизни, который вы избрали, отразился на ваших понятиях. Я настолько уважаю или презираю и то и другое… я уважаю прошедшее ваше и презираю настоящее… что я был далек от той интерпретации, которую вы дали моим словам.

Анна вздохнула и опустила голову.

— Впрочем, не понимаю, как, имея столько независимости, как вы, — продолжал он, разгорячаясь, — объявляя мужу прямо о своей неверности и не находя в этом ничего предосудительного, как кажется, вы находите предосудительным исполнение в отношении к мужу обязанности жены?

— Алексей Александрович! Что вам от меня нужно?

Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ОНА ПОКАЯЛАСЬ В СВОЕЙ НЕВЕРНОСТИ! ЧТОБЫ ВАЛЯЛАСЬ В НОГАХ ВАШИХ, УМОЛЯЯ О ПРОЩЕНИИ! ЧТОБЫ ОНА ПОДЧИНИЛАСЬ ВОЛЕ ВАШЕЙ ИЛИ ЗАПЛАТИЛА СПОЛНА ЗА ОТКАЗ ПОВИНОВЕНИЯ! — громко выкрикнул Алексей Александрович, и маленький столик вдруг взлетел в воздух, закружился над их головами и вдруг, налетев на стену, разбился в щепки. Ваза с цветами, стоявшая в другом конце залы, неожиданно взорвалась, как словно бы в нее кто-то выстрелил. Анна в страхе обернулась — дверь, которую она оставила приоткрытой, с силой захлопнулась, и замок шумно повернулся.

Анна повернулась к мужу и внимательно посмотрела на него. Алексей Александрович глубоко и тяжело дышал, словно бы пытаясь совладать с собой. Наконец все в комнате успокоилось, и он спокойным и холодным тоном изложил дрожащей от страха жене свои требования.

— Мне нужно, чтоб я не встречал здесь этого человека и чтобы вы вели себя так, чтобы ни свет, ни роботы не могли обвинить вас… чтобы вы не видали его. Кажется, это не много. И за это вы будете пользоваться правами честной жены, не исполняя ее обязанностей. Вот все, что я имею сказать вам. Теперь мне время ехать. Я не обедаю дома.

Он скрестил руки на груди и отвернулся.

— Алексей?

Он посмотрел назад.

— Если это возможно… могу ли я… — и она с неуверенностью посмотрела на тяжелую дубовую дверь.

ОСТАВЬТЕ ТАК, КАК ЕСТЬ. ПУСТЬ СГНИЕТ В ЭТОЙ ТЕМНИЦЕ, — прошипело Лицо внутри головы.

Но Алексей Александрович слегка покачал головой, щелкнул замок, и дверь открылась. Анна Аркадьевна тут же встала и подала знак Андроиду, что им пора уходить. Молча поклонившись, он пропустил их, внешне спокойный, он был также смущен и подавлен, как и жена.

Радовалось только Лицо, потому что с каждым таким столкновением оно получало все больше силы и власти. Власти над мужчиной, власти над женщиной — власти над всеми.

Глава 11

В один из вечеров, ближе к концу весеннего сезона добычи грозниума, Левин и Сократ сидели в гостиной и оживленно беседовали. Темой дискуссии стало нашествие гигантских кощеев, заполонивших земли вокруг Покровского. Все больше и больше простолюдинов рассказывало ужасающие истории о том, как в ночной тьме леса щелкало и эхом удваивалось зловещее «тика-тика-тика»… У кого-то товарищ, отправившись на охоту, так и не вернулся домой. Левин разговаривал с мужиком, которому довелось сразиться с одним из этих монстров — он чудом избежал смерти в огромной, всепоглощающей пасти чудовища. После тщательного анализа собранных ошметков Сократ установил, что эти громадины были сделаны из того же материала, что и маленькие кощеи, атаковавшие Покровское в прошлом году. Однако открытым оставался самый главный вопрос: как этим роботам удалось вырасти до таких размеров и распространиться так быстро, при условии, что Министерство официально объявило о полном уничтожении кощеев по всей стране.

Пока Сократ в который раз принялся обдумывать этот вопрос, анализируя различные варианты ответов на него, Левину вдруг вспомнилось кое-что, и воспоминание это, показавшееся поначалу случайным, тем не менее заставило его содрогнуться: ему на память пришли слова графини Нордстон, глупейшей подруги Кити, которая упоенно рассказывала о Почетных Гостях — внеземных существах, которые предположительно в один прекрасный день придут спасти людей.

— Тремя путями, — сказала она тогда, — они придут к нам тремя путями.

Обдумывая это образное высказывание и возможную связь его с новым видом кощеев, Левин не сразу услышал долгий мучительный кашель в передней. Он слышал его неясно из-за звука своих шагов и надеялся, что он ошибся; потом он увидал и всю длинную, костлявую, знакомую фигуру, и, казалось, уже нельзя было обманываться, но все еще надеялся, что он ошибается и что этот длинный человек, снимавший шубу и откашливавшийся, был не брат Николай, сопровождаемый ужасным Карнаком.

Левин любил своего брата, но быть с ним вместе всегда было мученье. Теперь он все время думал о нашествии кощеев, и, не видевши Кити с того дня, как они встретились взглядами на дороге, он пребывал в неясном, запутанном состоянии; потому и предстоящее свидание с братом показалось особенно тяжелым. Вместо гостя веселого, здорового, чужого, который, он надеялся, развлечет его в его душевной неясности, он должен был видеться с братом, который понимает его насквозь, который вызовет в нем все самые задушевные мысли, заставит его высказаться вполне. А этого ему не хотелось.