Искатель, 1998 №7 - Даниэль Мусеевич Клугер

Габи», — и подошел к тумбочке с телефоном. Поднял трубку, послушал длинный гудок. Снова положил ее на место.

— Вот что, — обратился он к Габи. — Я, пожалуй, дам тебе шанс.

Гольдберг впервые поднял голову и со смутной надеждой посмотрел на хозяина квартиры.

— Я позвоню инспектору Алону, — сказал Натаниэль, — и попрошу его приехать сюда. Мы сделаем вид, что ты ничего мне не рассказывал. Во всем признаешься инспектору, ясно? Это будет явка с повинной, чистосердечное раскаяние, и так далее. Не исключено, что по окончании дела и перед судом тебе даже предложат «сделку с правосудием» — ты заявишь о своем согласии на сотрудничество с органами полиции и — в дальнейшем — с судебной властью. В результате немедленно перейдешь из разряда обвиняемого в разряд свидетеля. Соответственно, и приговор получишь иной — существенно более мягкий.

Маркин, похоже, был разочарован.

— Не думаю… — начал было он, но Розовски жестом остановил его.

— Потом подискутируем, хорошо? — сказал он. — Габи, ты как — согласен?

Гольдберг кивнул.

— Согласен, — сказал он внезапно севшим голосом.

Натаниэль поднял телефонную трубку и набрал номер домашнего телефона инспектора Алона.

— Ронен, привет. Я не оторвал тебя от телевизора? Какой счет? В пользу «А-Поэль» — Хайфа? Поздравляю. Нет? Извини, я думал, что ты за них болеешь… — Он некоторое время терпеливо слушал эмоциональное изложение баскетбольного матча, механически кивал, словно соглашаясь с невидимым собеседником. Запал Ронена Алона кончился примерно через три минуты, после чего Розовски наконец сказал: — Ты можешь приехать ко мне? Сейчас, конечно. По очень важному делу. Какому именно — сказать не могу.

Голос Натаниэля звучал настолько убедительно, что инспектор согласился почти без возражений.

— Ну вот, — сказал Розовски, положив трубку. — Минут через пятнадцать он приедет.

Ждать пришлось даже меньше. Инспектор появился через десять минут. Окинув всех троих недовольно-удивленным взглядом, он сказал:

— Очень интересно. Тебя выгнали из офиса, Натан? И нужна моя помощь?

Розовски не принял шутливого тона.

— Габриэль Гольдберг, работавший до недавнего времени стажером в моем агентстве, желает тебе что-то сказать. Это официальное заявление, — и сдержанно кивнул Габи.

Габи поднялся.

— Я хочу признаться в убийстве Ари Розенфельда и Шмуэля Брой-дера. Готов дать показания представителям полиции и предстать перед судом. — Произнося эти слова голосом, лишенным какой бы то ни было эмоциональной окраски, он смотрел не на инспектора, а на Натаниэля.

Ронен Алон медленно прошел к дивану, сел. Некоторое время смотрел на Габи. Перевел взгляд на Натаниэля, потом на Маркина.

— Очень интересно, — сказал он.

— Предупреждаю заранее, — заметил Натаниэль. — Никакого давления с нашей стороны на Габи оказано не было. Верно, Габи?

Гольдберг подтвердил.

— Более того, — продолжал Натаниэль, — у меня и в мыслях не было подозревать собственного сотрудника… бывшего сотрудника, — поправился он, — так что все это можно рассматривать как чистосердечное признание в чистом виде. Как в учебнике по криминалистике.

— Ну да… — с сомнением протянул Алон. — А что же так? — спросил он у Гольдберга. — Совесть замучила?

Снова вмешался Розовски.

— Думаю, ты поймешь из показаний.

— Ладно, — произнес инспектор. — Что ж, пойдем. Отвезу тебя в Управление… Я даже не прихватил наручников. Будем надеяться, что они не понадобятся.

— Можешь не сомневаться… — подтвердил Розовски. — Кстати, окажи старому приятелю услугу.

— Какую? — подозрительно спросил Алон.

— Алексу сегодня какой-то тип помял машину. И смылся. Номер мы успели записать. Узнай в Управлении — чья машина. Вот номер, — он протянул инспектору бумажку. Тот посмотрел, прочитал:

— Тридцать семь четыреста пятьдесят один двести.

— Белый «Ситроен», — добавил Маркин.

— Хорошо, — сказал инспектор. — Позвони завтра. Постараюсь узнать.

— Что скажешь, Алекс? — спросил Натаниэль после того, как Габи в сопровождении инспектора Алона покинул его квартиру.

— А что бы ты хотел услышать? — угрюмо спросил Маркин. — Если о расследовании, то я ведь ничего не знаю и ничего не могу сказать. А вообще-то — противно.

— Да… — Розовски сел в кресло, устало протер глаза. — Подумать только — они ровесники.

— Кто?

— Габи и мой Йосеф… — Он посмотрел на фотографию сына, стоявшую на книжном шкафу. — Ты прав, Алекс, паршивое состояние. Наш сотрудник оказывается преступником. А ведь мы как будто были друзьями. Ну, не друзьями, но, во всяком случае, я к нему хорошо относился… — Розовски налил рюмку, выпил, сморщился. — Какая гадость эти французские коньяки. Парфюмерия с большими амбициями… Что это мне взбрело в голову попросить у Давида именно коньяк? Уж лучше бы водки привез. — Он повертел в руке пачку «Данхилла», с легким раздражением бросил ее на стол. — И сигареты — гадость.

— Да, Натаниэль, я вижу — ты совсем скис, — заметил Маркин. — Неужели ты и в полиции был таким же?

— Каким? Сентиментальным болваном? Говорят, что да, — хмуро ответил Розовски. — У меня всегда было паршивое настроение после окончания дела. Понимаешь, в начале расследования жалеешь жертву. Но потом начинаешь жалеть… вернее, сочувствовать преступнику.

— Ну-ну, — Алекс покачал головой. — Это ты, пожалуй, загнул.

— Почему? Ты пей, Алекс, пей, не смотри на меня. Я сейчас тоже выпью. А насчет сочувствия… Я тебе хочу сказать, — задумчиво произнес Розовски, — что жертвы для нас, в большинстве случаев, абстрактные фигуры. Мы их не знаем. Нам известен обычно только сам факт преступления против них. А преступников мы вычисляем, пытаемся понять их психологию, их мысли, мотивы их поступков. И они становятся нам ближе. Даже кобелистые мужья, за которыми мы следим время от времени, даже подростки, бегающие по массажным кабинетам тайком от мамаш… — Он замолчал. Потом добавил: — А может быть, причина в том, что каждый из нас — потенциальный преступник.

— Поэтому ты и позволил ему сделать добровольное признание? Ты фактически предоставил ему возможность уйти от ответственности, — сказал Маркин загробным голосом.

— Да глупости, — Натаниэль поморщился. — Он получит то, что заслужил.

— После «сделки с правосудием»?

— Неважно. Я же говорю — то, что заслужил. А я не считаю его преступником номер один во всей этой истории. Ясно? Я уверен в этом.

— Откуда такая уверенность? — хмуро спросил Маркин.

Розовски пожал плечами.

— Трудно сказать. Хотя… Слушай, а почему я один пью? — спросил он. — Так недолго стать алкоголиком. Тебе же не нужен шеф-алкоголик? Или ты просто не любишь «Мартель»? — Натаниэль наполнил рюмки. Алекс взял свою, но пить не стал.

— Ты говоришь, Габи не основной преступник.

— Верно, я так говорю, — Натаниэль кивнул.

— «Не основной», если история, рассказанная им, — правда, — упрямо возразил Маркин.

— Правда.

Маркин снова замолчал.

— Рассказать тебе, как я его вычислил? — Розовски, прищурившись, разглядывал люстру сквозь рюмку. — Или ты сам догадался?

— О чем-то догадался, — уклончиво ответил Алекс. — О чем-то — нет. Расскажи. Если в этом,