Вверх тормашками в наоборот-2 (СИ) - Ночь Ева

Он нажимает голосом на последнем слове. Так, что брызгами летит слюна из ощерившегося в нехорошей улыбке рта.

Лерран смотрит пристально. Долго. Молчит до тех пор, пока с лица идиота не сползает, как прошлогодняя кожа с тела ящера, дикая ухмылка.

– Я знаю то, чего не ведает большинство. Поэтому не советую скалить зубы и своевольничать. Запомни хорошенько, Лимм: ты всего лишь винтик, и не тебе становиться главным рычагом.

Он уходит, плотно прикрывая дверь. Немного подумав, накладывает печать. Теперь Лимм не выйдет отсюда. Пора кончать с засранцем. Ещё немного времени, чтобы вникнуть в секреты владения оружием, – и выкинуть вон этот мешок с костями. Бездыханный мешок с перерезанным горлом или со стило в сердце.

Лимм

Он сидит, опустив низко голову, пока не стихают вдали твёрдые шаги Леррана. Тот всегда ходил, впечатывая подошвы в камень, слегка подшаркивал, будто оставляя звуковой шлейф. Такой лёгкий и пластичный юноша, и такой шумный. На войне, о которой он тут толковал с превосходством в глазах, его бы убили первым. Впрочем, Лимм никогда не видел Леррана в деле.

Он поднимает голову, как только шаги растворяются в тиши подземных коридоров. Улыбка блуждает на лице, словно букашка, что ползёт и не может остановиться.

Лимм поднимается стремительно, расправляет плечи. Нет в его движениях ни угловатости, ни шарнирных движений. Плавно двигаются руки, невесомо, почти не касаясь пола, скользят ноги. Узловатые пальцы поглаживают воздух, но не хаотично, а в определённом ритме. И гармоничный танец ничем не напоминает пляску сумасшедшего, которую он разыгрывает для заносчивого Леррана.

Легковерный гайдан. Ослеплённый жаждой власти тупица. Таких, как он, ломали на хворост тысячами, смешивали с кровью и грязью, заставляли лизать ноги и целовать длани. Лимм хотел бы посмотреть на коленопреклонённую позу Леррана.

Лимм танцует танец дракона. В неверном свете факела его тень колышется на стене, изгибается уродливо, взмахивает когтистыми лапами, показывает острые зубы, расправляет кожистые крылья. Тело поёт, как струна. Тело поклоняется разуму. Тело подчиняется мысли. Тело играет мускулами и готово выполнить любую волю Великого Динна.

Танцуя, он подходит к столу, небрежно высыпает горкой солнечные камни и снова улыбается – широко и плотоядно. Пальцы скользят по чистым граням, обрисовывают линии. Ладони измеряют тяжесть и полновесность драгоценных игрушек. Им суждено стать оружием. Мощным и светлым, игристым, как лучший нектар, пьянящим, как свобода и власть. Скоро, очень скоро. Ещё немного – и пробьёт час. Лимм умеет не торопиться и ждать. Лимм умеет жить в тени и дёргать за нити слепую Обирайну. В этом ему нет равных.

Он плывёт по воздуху и касается рукой двери. Заперто. Смеётся, как сумасшедший – голос его, как корявый пень, прячется в толстых стенах и тревожит факельный огонь. Лерран и впрямь думает, что может удержать его в тёмной подземной конуре? Ах, как приятно иметь дело с глупцами!

Лимм проводит ребром ладони по незаметному стыку – там, где стена сливается в объятьях с дверью. Старый мейхон стонет, кряхтит, меняет древний узор и бесшумно распахивает проход. Широко, настежь. Это не узкая щель для упрямой ящерицы Леррана, в которую тот протискивался, согнувшись в три погибели.

Лимм ступает невесомо, прижимается к неровным стенам, готовый в любой момент затеряться в мейхоне, отвести глаза. Он не будет шаркать и шуметь. Сейчас важнее превратиться в осторожную тень, чем в самонадеянного дурака.

Он уверенно огибает углы, встаёт, где надо, на колени, чтобы протиснуться в слишком узкие проходы и повороты. Он знает путь и где находится выход – неприметный лаз, о котором, наверное, даже Лерран не в курсе.

Солнечный свет на миг ослепляет, приходится смахнуть слёзы и несколько раз поморгать. Лимм ползёт на брюхе по засыпанному камнями плато, затем переворачивается и лежит, раскинув в стороны руки и ноги.

Медленно, как падающие с подземных стен капли воды, считает в уме до тринадцати – этого хватает, чтобы измениться. С тверди поднимается долговязый странник в плаще до пят. Голова и лицо надёжно скрыты под глубоким капюшоном. В руках бродяги – суковатый посох, за спиной – заплечная сума. Он идёт, прихрамывая на правую ногу, временами останавливается, чтобы посмотреть на солнце.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Впереди маячат домишки поселения. Там меданы и горячая, по-настоящему пахнущая костром еда, сплетни и жизнь. И уже можно не бояться наткнуться на кого-нибудь знакомого – теперь его не узнает никто. Даже матушка, если бы вдруг спустилась с Небесного Тракта, вряд ли бы узнала собственного сына. Хотя нет, его матушка могла бы и узнать.

Подобные мысли греют и вызывают улыбку – почти тёплую, немного горькую, пахнущую воспоминаниями о давно забытом доме и семье…

Лерран

Сразу после посещения Лимма Лерран наконец-то добрался до воды. Смыл с себя белый песок и неожиданно решил: пора вернуть ардов в Верхолётную Долину. День, можно сказать, в разгаре, что попусту тратить время?

С малышами дело обстояло проще: приказал – никто не посмел ослушаться. В замке двигались тенями, боялись его взгляда, слушались тихого голоса и дрожали телом, если вдруг он хмурил брови.

В Облачном Ущелье всё пошло наперекосяк. Меданы выли дурными голосами, пытались спрятать детишек. Хорошо, что Лерран взял с собой четырёх крепких стражников. Не воевать же ему с бабами на самом деле?

Крепкие воины разжимали намертво заломленные руки, волокли орущих сопляков к повозке. Почти ярмарочное действо достигло апогея, когда Лерран, наблюдавший трагедию со стороны, всё же решил вмешаться.

– Тихо! – гаркнул так, что зазвенел воздух.

Меданы замерли, и на миг настала тишина.

– Представьте, что ваших детей забрали и не хотят отдавать. А в Верхолётной, между прочим, их ждут матери – отчаявшиеся и заждавшиеся. Что вы за квоки такие безмозглые?

Кто-то протяжно всхлипнул. Меданы потупили глаза. Нехотя, обнимая и целуя, они начали «сдавать оружие». Наконец-то. Пошептавшись, к детишкам присоединились две самые отчаянные.

– Вдруг им там будет плохо? Или кто-то не захочет принять дитя? – не спрятала глаза хорошенькая медана с фиолетовыми косами. Смотрела на него в упор и улыбалась. Интересно. Лерран любил дерзких. Кажется, кое-кто кинул сейчас ему вызов. Он медленно смерил глазами сверху вниз нахалку и кивнул. С ней он разберётся потом, когда падут на Зеосс сумерки.

Две повозки тронулись в путь, и Лерран понял, что всё это время находился в напряжении. Можно расслабиться. Впереди ещё одна толпа безумных мамаш.

Их заметили издалека. Две повозки с детишками постарше и фургон с малышами. Четырёх стражников и двух медан, что ехали, болтая ногами и обнимая тех, кто сидел рядом. Нового властителя, замыкающего неспешную процессию.

Лерран видел, как заволновалось разноцветное море. Наблюдал, как становилось больше ярких пятен в полотне собирающейся толпы. Их ждали.

Почти то же самое. Только детей не отдавали, а принимали. Орали, плакали, сжимали в объятьях, целовали, гладили по лицам, безошибочно отыскивая своих малышей. Ни одна не спутала, хотя прошло больше года.

Лерран смотрел равнодушно. Ничего не шевельнулось внутри, кроме брезгливого презрения. Он их не понимал, но сидел на коне с деланным участием на красивом лице.

Они не благодарили, не прижимались губами к руке. Да он бы и не принял подобострастия – ценил в сумасшедших бабах нечто иное. Они молчаливо поглядывали в его сторону и опускали глаза.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Когда суматоха улеглась и стало потише, Лерран понял, что выиграл. Его ставка сыграла безошибочно. Никто не собирался его любить, но он и не нуждался в их благосклонности и панибратстве. Жители Верхолётной Долины нехотя склонили головы, принимая его властительство. Этого достаточно. Более чем.

Не говоря ни слова, он сделал знак своим людям следовать за ним, развернулся и пришпорил коня. Хорошенькая фиолетка, её подружка постарше и дородная кормилица, что сопровождала младших детей, удобно расположились в опустевшем фургоне. Отлично, лишние руки в Верхолётном не помешают.