Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

ее при дворе Директории, поскольку очарование позволяло ей не оставаться безвыходно в своих садах. Мы слыхали от госпожи Р. презабавные размышления! Люсьен и все семейство его, особенно Полина, делали из этих рассказов ужасные выводы о будущем счастье своего брата.

Около этого времени одна из приятельниц моей матери, живя в Баварии, где поселилась, бежав из Франции, дружески рекомендовала ей племянницу генерала Вимпфена, имя которого знали в нашей армии и на трибуне. Это была баронесса Сартори, после известная всему литературному Парижу.

Тогда госпожа Сартори поражала своей странной наружностью, которая еще более бросалась в глаза из-за наряда, всегда смешного. Еще в молодых летах она уже имела довольно широкую талию. Походка ее казалась словно неверной, робкой, а большие глаза были бы недурны, если б не сходились вместе таким образом, который называют у нас а la Montmorency[32]. Госпожа Сартори была очень добрая женщина, но уж слишком романтическая; а это отнюдь не шло к ней. Помню, при первом свидании меня изумил ее наряд: батистовая рубашка и кисейное очень узкое платье, а тогда был декабрь месяц!

В это время Люсьен считался одним из лучших ораторов Совета пятисот: его речи поражали логикой и блестящим красноречием. Однажды мы повезли госпожу Сартори слушать его, чего она желала давно. Это доставило ей и радость и горечь, потому что она воспламенилась в отношении молодого трибуна опасной степенью восторга, тем более что в это самое время Люсьен чувствовал то же к одной молодой афинянке, графине Гравезон, настолько же белокожей, насколько госпожа Сартори была смугла; настолько же стройной, насколько бедная Сартори была расплывчата; наконец, настолько же приятной, простой и милой в обращении, насколько другая была жеманна, склонна к педантству и, правду сказать, скучна.

Эта история о полной талии напоминает мне одну особу, которая, впрочем, была очень хороша в свое время. Если она еще жива, то теперь уже в таких летах, когда рассуждения о фигуре не могут ее тревожить. Это госпожа Висконти.

Мать моя очень скоро подружилась с нею, когда госпожа Висконти приехала в Париж, будучи супругой посланника Цизальпинской республики. Действительно, она была чрезвычайно хороша; кажется, я еще и не видывала такой прелестной головки: черты лица нежные, но правильные, и особенно носик — слегка орлиной формы и вместе с тем немного приподнятый; подвижные ноздри придавали ее улыбке неизъяснимо очаровательный оттенок. Сверх того, зубы ее напоминали ровные жемчужины, а волосы, чрезвычайно черные, всегда были прелестно причесаны, в самом чистом вкусе древности: это придавало ей сходство с камеей Эригоны, известной всем любителям искусства.

Госпожа Висконти и одевалась с большим вкусом. Она, как все модные женщины того времени, с умом выбрала для себя только то из греческой и римской моды, что ей шло; и когда вечером она входила в свою ложу в Опере в кашемировой шали, подобной шали госпожи Тальен, ее находили прелестной лишь немногим менее этой великолепной красавицы.

Бедный Бертье так обезумел от нее в то время, что перестал пить, есть и спать. Можно сказать, что он сошел с ума от любви. Любовь его сделала госпожу Висконти лицом историческим, потому что Бертье связан с Наполеоном, а госпожа Висконти тут выступает как оттенок, как отблеск в тени. Бертье отправился в Египет с отчаяньем и оставил свое сердце в Париже, взяв в обмен все клятвы, какие только можно дать и принять в подобном случае; но тогда эта монета не имела большой цены; по крайней мере так думал он в пустыне, когда стоял на коленях перед портретом своего божества и плакал, вспоминая о своей Жозефине, потому что у него была своя Жозефина. Между тем как он плакал, госпожа Висконти, правду сказать, тоже не танцевала, потому что была слишком высокого роста для танцев, но она смеялась, веселилась и, говоря по совести, часто флиртовала. Тогда в Париже много было молодых людей, вернувшихся из эмиграции или вступавших в свет, и хоть она годилась им чуть ли не в бабушки, но они страдали по ней, как говорится в народе. Они окружили ее таким вниманием, что дела бедного Бертье шли более чем худо, потому что и без всякой измены трудно выдержать сравнение тому, кто находился почти за тысячу лье.

Я уже сказала, что госпожа Бонапарт-мать привезла с собою младших своих детей, и между прочим Аннуциату, последнюю дочь. Госпожа Леклерк, вероятно, уже предвидела в младшей сестре соперницу своей красоты и не любила, когда мать слишком часто брала ее из пансиона госпожи Кампан для выезда в свет. Я помню, что Полина приехала к нам как-то провести вечер, одета была прелестно и привезла с собою девицу Луизу-Эме Леклерк, свою золовку, прекрасную молодую особу, красота которой, тем не менее, будучи совсем особенного рода, не могла угрожать ей. Господин Август М., внимательный к малейшему знаку ее воли, находился в это время при Полине, и она вполне наслаждалась своей ролью властительницы. Вдруг входит к нам госпожа Бонапарт-мать, с женой Жозефа и Каролиной, которая приехала из Сен-Жермена. Она была восхитительна. Ее белокурые волосы в локонах спадали на белоснежные плечи и оттеняли свежее лицо, столь милое, что радостно было глядеть на него. Она приблизилась к сестре своей с веселым расположением девочки, на несколько дней выпущенной из своей тюрьмы. Веселье сверкало в ее словах, в улыбке, во всем, и она кинулась целовать сестру.

— Боже мой, маменька! — сказала госпожа Леклерк с заметной досадой, оттолкнув Каролину с такой силой, что та чуть не упала. — Вам бы не надо было позволять Аннунциате (она ясно произнесла это детское прозвище, понимая, что тем делает неприятное молоденькой своей сестре) кидаться на людей так рьяно: она похожа на крестьянку из Фьюморбо[33].

Бедная Каролина отошла от нее со слезами на глазах и не произнесла больше ни слова. Эта небольшая сцена явно не понравилась матери, но она ничего не сказала при чужих людях. Что касается господина М., он с таким удивлением смотрел на Каролину, что это усугубляло всю странность сцены.

В Париже находилось тогда множество молодых людей из хороших семей, желавших поступить на военную и гражданскую службу. Из числа тех, кто часто появлялся у моей матери, она особенно покровительствовала одному молодому человеку из Тулузы по имени Форнье. Его пленил поход в Египет; он хотел участвовать в нем и просил мать мою рекомендовать его главнокомандующему.

«Этого я не могу сделать, — сказала она. — Генерал Бонапарт обошелся со мной не так, как следовало