Хлеб печали - Станислава Радецкая

ему хотелось увидеть ее еще раз. – Вряд ли у меня будет еще одна возможность быть с графиней.

- Если вы не дурак, то изыщете ее!

- Правда ли, что меня избрали в судьи? – переменил он скорее тему; он не мог говорить об Анне без того, чтобы не вспоминать вчерашний вечер. Таких смешанных чувств он не испытывал давно, и в них была и неловкость, и стыд, и жгучее желание, но ему было хорошо, будто он утолил жажду после долгих дней в пустыне.

- Вы уже и это знаете? Пресвятая Дева, в этом городе невозможно ничего скрыть дольше двух часов! – в сердцах воскликнул доктор. Он выглядел совсем расстроенным, и Руди даже проникся к нему благодарностью: не всякий лекарь так переживает за своих больных. – Я просил их подождать, суд навредит вашему самочувствию, но они уперлись, будто бараны, увидевшие соперника. Я настоятельно рекомендую вам отказаться от этой чести. Очень, очень настоятельно!

- Я не могу, - ответил Руди, и это было правдой. Он знал, каково это могло быть в чужом городе: вот ты говоришь, что думаешь, поступаешь так, как считаешь нужным, и все знатные господа, которые только-только расплывались в улыбке, вдруг меняются в лице, появляются подозрительные взгляды, и вот ты уже стоишь на суде рядом с колдуном или ведьмой, поскольку даже промолчав, в глазах других ты становишься пособником Зла… Право же, чтоб говорить правду, то нужно быть бродячим комедиантом или сумасшедшим!

В церкви Анна удостоила его лишь благосклонным, кратким взглядом и поприветствовала так отстраненно и холодно, будто они встречались только мельком, на прогулке; зато девочка, что была с ней (Руди уже знал, что это была ее племянница), глядела на него неприязненно. Он удивился такой реакции, но решил не обращать на это внимания: кто разберет этих детей и что у них на уме! Однако вечером он получил приглашение к графине домой, и она, балуясь, кормила его незнакомым доселе лакомством - фруктовым мороженым - с узкой десертной ложечки и расспрашивала о прошлом. Руди рассказал ей несколько забавных случаев из своей юности: как они притворялись торговцами тепличных цветов в Париже, и как трижды взяли плату за проезд по мосту с жадного купца, который продал им испорченное вино, и думал, что ловко провел их. Анна смеялась там, где надо смеяться, но через несколько дней спросила его:

- Я никогда не могла бы даже подумать, что вы способны на такие проделки! Но ведь я знаю, что вы так серьезны и занимаетесь такими важными вещами, почему же вы не говорите о них? Я вышла из того возраста, когда меня можно напугать или смутить, но мой интерес по-прежнему гораздо шире, чем у обычных женщин, которые интересуются лишь домашним хозяйством. Я жажду услышать о ваших настоящих приключениях.

- Откуда вы знаете, что они были? Пустая слава разлетается быстро.

- Я знаю, что вы необычный человек, - серьезно ответила она. – Вы даже не укорили меня за то, что я пренебрегаю женскими обязанностями, чего я ожидаю всякий раз. Вы говорите со мной, забывая время от времени о моем титуле, и мне это нравится, потому что я устала от лизоблюдства. Я хочу знать о вас больше.

- Как и я о вас.

- О, во мне нет ничего необычного, - Анна постучала ложечкой о край бокала с чудным напитком из вина и специй. – Я родилась в не такой уж богатой семье. Мой отец – мир его праху – был незаконнорожденным сыном барона. Ему повезло отличиться на войне с турками, после чего он быстро поднялся при императорском дворе, женился на моей матери и попал в опалу. Он много пил в последние годы, - ее глаза потемнели, - бил мать и меня… К счастью, мне повезло встретить своего мужа, который осмелился жениться на мне, несмотря на такое позорное родство. Впрочем, я его вторая жена. Первая уже лежит в семейном склепе, - почти с улыбкой добавила она.

- Как он отпустил вас путешествовать одну?

- Только лишь благодаря моему дару убеждения…

- И хитрости?

- И хитрости, - подтвердила она весело. – Но хватит о моем муже, раз уж, слава Господу, его здесь нет. Если бы не он, я бы не встретила здесь вас. Как вы сюда попали, любовь моя?

Анна выжидательно на него взглянула. Все в ней было мило: и разрез глаз, и рисунок губ, и ее привычка щуриться, когда она начинала говорить с легкой усмешкой. Она была умна, но не отталкивала, как иные женщины, кичащиеся своей ученостью, и Руди это нравилось. Он открыл рот, чтобы рассказать ей о том, как охотился за оборотнями и ведьмами и как попал в немилость из-за этого, но в дверь постучали, и драгоценный миг был упущен.

- Ваша племянница хочет видеть вас, ваше сиятельство, - послышался глухой и почтительный голос слуги, затем он ойкнул, будто от боли, и детский голос требовательно заявил:

- Мне очень нужно ваше разрешение, потому что без него Штефан не желает заниматься со мной фехтованием! Это несправедливо!

Анна улыбнулась Руди, призывая его в сообщники.

- Поразительно невоспитанное дитя, - шепнула она ему, но громко сказала иное: - Я разрешаю тебе, Матильда. Передай ему, что ты можешь заниматься сегодня фехтованием, а не танцами.

- И не правописанием, - просительно добавил голос.

- Нет уж, от правописания тебе некуда деться. Баронессе не пристало быть неграмотной. Даже в этом маленьком городке дети разумеют больше тебя и в науках, и в манерах.

- Не все, - возразила Матильда, но спорить не стала. – Штефан не поверит мне на слово после случая с свиным окороком. Могу