Хлеб печали - Станислава Радецкая

Предисловие. Эрнст-Хайнрих

Предисловие. Эрнст-Хайнрих

В таверне было шумно и пахло пригоревшим гороховым супом, поэтому они сразу приказали слуге подать пиво в маленькую каморку наверху. Никто не смел преграждать им путь, пусть они и не просили об этом – люди избегали привлекать к себе особое внимание тех, кто занимался делами опасными и тайными: одно неверное слово, один взгляд – и как знать, что решат о тебе добрые господа инквизиторы? Никому не хотелось оказаться перед святым судом, и хоть не было еще случая, чтобы охотники за нечистью хватали людей без доноса, все же лучше было не рисковать.

Их было двое: один из них, коренастый и крепко сбитый, уже начал седеть, второму же едва исполнилось двадцать, но он был так хмур и так серьезен, что это прибавляло ему добрый десяток лет. Когда мрачный слуга в засаленной куртке усадил их за повидавший виды стол и поставил перед ними кружки с пивом, коренастый дал ему свеженький талер с гербом императора и наказал не беспокоить лишний раз.

- Рассказывай с самого начала, друг мой Эрнст-Хайнрих, - обратился он к своему молодому товарищу, гулко хлопнув по столу, как только слуга оставил их. – Не каждый день я слышу, что в нашей Империи ловят оборотня, да еще и посреди города! Этот тоже из тех, кому дьявол смутил разум и заставлял подстерегать добрых христиан, чтобы пить их кровь?

- Не так громко, - попросил юноша. Он слегка покраснел, будто от смущения. – К чему будить нездоровое любопытство у тех, кто может нас услышать? Я еще не знаю толком, в чем он виновен. У меня есть только письмо, где перечислены его грехи. Хорошо написанное письмо, его писал не лавочник и не монах.

- А что говорит сам доносчик? – жадно спросил коренастый, крепко схватившись за кружку. Пиво Эрнста-Хайнриха осталось стоять на столе. Он не был охоч до выпивки.

- Пока не проявил себя, - ответил Эрнст-Хайнрих. – Меня это смущает. Барон фон Ринген – тот, кого мы поймали – довольно-таки богат, и его имущество стоит немало… Если доносчик хочет получить свою долю, самое время заявить о себе.

- Вероятно, он боится, что его тоже привлекут к суду. - Коренастый прикрыл глаза и отпил глоток. Кончик его носа, похожий на каплю, порозовел. – Или его пугает, что придется иметь дело с друзьями барона. Знаешь, мне удивительно, - вскричал коренастый и взмахнул кружкой, - что ты этого не боишься! На твоем месте я был бы осторожней и не рвался за еретиками, у которых есть имя и влияние.

- Я исполняю свой долг, - Эрнст-Хайнрих немедленно замкнулся в себе. – Мы ведь не продажные судьи, которые отпускают преступников за взятку. Или из страха.

Внутри себя юноша отнюдь не был так уверен в своих словах – он никогда не мечтал быть охотником за нечистью и стал им случайно. Отец готовил его совсем к другой стезе, и несколько лет Эрнст-Хайнрих провел в университете, усиленно штудируя юридические науки, чтобы стать доктором права и получить хорошее место в городском совете. Это помогло бы исправить бедственное положение в семье: у Эрнста-Хайнриха было три сестры, и ни одной из них отец не мог дать достойного приданого, хотя грезил увидеть их замужем за влиятельными людьми. Однако порядки в университете пришлись Эрнсту-Хайнриху не по нутру – среди студентов царили все грехи, которые только можно было представить: от пьянства до противоестественных сношений, и на каждый пункт уложения о преступных деяниях можно было подобрать один-два живых примера из студентов. Так и случилось, что закону обычному он предпочел закон Божий, искренне уверовав, что таким путем можно исправить греховную натуру человека; в конце концов, если человек создан по подобию Божьему, но упорно не желает покаяться, значит, Сатана не оставляет попыток заполучить его душу. В дьяволов, которые ходят по улицам в человеческом обличье, оборотней и ведьм Эрнст-Хайнрих не верил, но зато знал, какими демонами бывают одержимы люди, и порой ему казалось, что все уголовное уложение можно передать в ведение церкви…

Ему вдруг вспомнился отец в их последнюю встречу: тот собственноручно латал прореху на своей смешной старомодной одежде из ткани, которая еще помнила герцога Вильгельма Благочестивого, и Эрнст-Хайнрих видел только его лысину, пока говорил о том, что оставил университет и нашел себе новое поприще, которое, возможно, принесет не меньше денег, чем жалованье господина советника. С каждым словом отец опускал голову все больше, а стежки становились все аккуратней. Он долго молчал, прежде чем заговорить, а потом с плохо скрытым презрением заметил:

- Не ждал, что мой сын станет питаться падалью и шляться с отбросами.

Эрнста-Хайнриха будто обожгло кипятком, и в тот же день он почувствовал, что стал чужаком в собственном доме. Сестры теперь обращались к нему дружелюбно-отстраненно, а отец весь обед просидел молча, едва попробовав пресный и водянистый суп. «Конечно, я буду посылать им деньги, - решил про себя Эрнст-Хайнрих на обратном пути в город, сбежав от этой семейной пытки. – Для моей новой жизни они не столь важны…». Он чувствовал, что отец обрадовался бы больше, если б сын объявил, что решил стать гвардейцем герцога, и расстраивался от этого все больше.

Впрочем, часто он об этом не думал.

- Мне бы твою самоуверенность, - его товарищ поболтал кружкой, взбивая осадок со дна, и бездумно заглянул в нее. – Я бы не рискнул так обращаться с сильными мира сего.

- Но грехов среди них не меньше, чем среди бедняков.

- Ну нет! Сам подумай, бедняки, по греховности своей натуры, не могут скопить денег, и потому просят милостыню, грабят и воруют, вместо того, чтобы зарабатывать своим трудом.