Хлеб печали - Станислава Радецкая

нее были узкие и белые, не то что у самой Матильды. – Вскоре день рождения императрицы-матери, и здесь соберется немало знатных людей… Из тех, что не воюют, разумеется. Я хочу расспросить их, не слышали ли они чего-либо о старом бароне. Как знать, вдруг он, тяжело раненый, добрался до чьего-либо дома.

- Вы очень добры, - отозвалась Матильда, сухими губами прикладываясь к ее мягкой руке. Запах хвои вызывал в памяти дом и охоту в темном лесу. – Мой дед отблагодарит вас, если жив… Но почему вы не назовете моего настоящего имени, чтобы все знали, кто я?

- Не надо лишних слухов, дитя мое, - засмеялась графиня. – Неужели ты хочешь, чтобы тебя обступили любопытные и принялись расспрашивать о каждом мгновении твоей жизни? Они будут дивиться и рассказывать всем, что видели девочку, которую с младенчества держали в лесу.

Матильда мотнула головой, разглаживая юбки. Нет, этого она точно не хотела.

- Тогда иди, - велела ей графиня, потрепав по щеке. – И будь хорошим ребенком. Завтра у нас будет чудесный день, я обещаю тебе.

Она сдержала обещание, и наутро слуги нарядили Матильду в новое платье, которое портной в спешке подгонял прямо на месте, набрав в рот булавок. Он мычал на подмастерье, когда тот был слишком неловок, и умудрился даже пнуть его ногой, когда нескладный мальчик уронил инструменты. Платье было очень красивым, из легкой и шуршащей ткани, какой Матильда никогда раньше не видела; и к нему прилагался настоящий взрослый корсет, и кружевные перчатки, и туфельки на каблучке с серебряными пряжками, и веер, и кушак, и даже настоящая жемчужная бусина! Когда Матильде принесли большое зеркало, и она увидела в нем бледную, большеглазую девочку, неуклюжую и испуганную, то вначале ей стало страшно, а затем радостно и удивительно. Новая одежда была ей к лицу, и слуги, рассыпавшиеся в словах восхищения, на этот раз говорили искренне, а учитель, искавший ее, чтобы напомнить о том, что Матильде нужно выучить наизусть стихотворение из «Благонравных сочинений», дважды прошел мимо нее, приняв за кого-то другого.

Платье заставило ее вести себя иначе и сдерживало порывы припустить бегом, вытирать нос ладонью или взобраться на дерево, чтобы поглядеть, кто из гостей приедет первым, чтобы посоревноваться за честь стать спутником графини. Из-за платья она даже натянуто улыбнулась и сделала книксен перед любовником графини, которого совсем недавно обещала ненавидеть всей душой. Он ответил ей такой снисходительно-понимающей улыбкой, что Матильде захотелось, чтобы под ним немедленно разверзлась земля, и он упал в чан с кипящей водой, которую подогревают черти, чтобы плескать ею на пятки сварливых старух.

После легкого обеда кто-то из господ предложил развлечься и поехать к роднику, который находился в часе езды от города. Граф, владеющий этими землями, велел построить там ротонду по римскому образцу, и, хоть сам он сейчас воевал с турками, но всегда разрешал заходить на свою землю и в свой парк знатным людям, буде те ненароком заблудятся. Эти слова вызвали всплеск воодушевления, и все присутствующие принялись пылко обсуждать, как лучше добраться до родника: верхом или в карете, и сколько слуг брать с собой, и нужно ли позаботиться о том, чтобы взять с собой перекусить, и есть ли там назойливые насекомые и дикие звери.

Матильда, которой разрешили, несмотря на возраст, пообедать со взрослыми (разумеется, со строгим условием вести себя тихо и скромно, не крошить хлеб, не размазывать еду по тарелке, не просить передать то-то и то-то, не вытирать нос пальцами, не сплевывать, не набивать полный рот и не делать вообще ничего, кроме того, что дозволено), глядела в тарелку, исподтишка любуясь цветом своего платья: таким ярким, густым и насыщенным; темно-вишневым, будто гранатовый сок. Один раз дед привозил гранатины и рассказывал об Африке, откуда родом эти плоды. В Африке, говорил он, никогда не бывает дождя, и большая часть земли покрыта песком, на котором ничего не растет, кроме сухих растений. Растения эти очень любят слоны – огромные животные с длинным хоботом, а на слонов, в свою очередь, по ночам охотятся тигры. После этого рассказа Матильда исподтишка позаимствовала у деда выцветший кожаный колет тусклого желтого цвета и, нарисовав на нем черные полосы, воображала его тигром, а себя храброй амазонкой. Ей стало грустно от этих воспоминаний, и вдвойне грустней оттого, что все вещи в их доме не шли ни в какое сравнение с вещами графини, и впервые она подумала, что, должно быть, дед был совсем не так богат и вовсе не столь могущественен, как ей казалось раньше.

Она так глубоко задумалась, что не сразу услышала, что ей тоже можно поехать со взрослыми, «чтобы оставить на память кусочек родных мест», - как сказала графиня. Матильда будто разделилась на две части: одна ее половина радовалась поездке, еле сдерживая вопли восторга, но вторая мрачно предрекала недоброе и желала остаться дома.

Разговоры взрослых Матильды были не интересны, и они нарочно говорили так заумно, что часть этих разговоров она не понимала и не стремилась понять; поэтому в карете она задремала и проснулась лишь, когда ей велели выходить.

Лакей подал ей руку, чтобы она могла спуститься, и Матильда сразу же заморгала и зажмурилась от яркого света, сонная и недовольная. Карета остановилась на склоне горы, и внизу расстелились и леса, и холмы, и луга, и блестела река, похожая на серебряную змейку, и поднимался дым из труб над городом, и виднелись кресты церквей, к которым жались окрестные деревеньки, и казалось, что у мира нет ни конца, ни края, что холмы и небо тянутся до самого края земли, и трудно было представить, будто где-то есть иные земли, где говорят на тарабарских языках, живут среди пустынь и льдов и придерживаются иных обычаев.

- Вон там город, откуда мы приехали, - раздался над ней голос любовника графини, и Матильда гневно хмыкнула, но все же поостереглась делать это слишком громко. – А если вы посмотрите направо, то увидите в горах дорогу на рудники. Говорят, лес там такой глухой, что человек не может пройти