Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815 - Гордон С. Вуд

Джефферсон и Мэдисон были достаточно обеспокоены распространением антиреспубликанских, по их мнению, взглядов «Газетт», чтобы вступить в переговоры с поэтом Филипом Френо о редактировании конкурирующей филадельфийской газеты. Получив предложение занять должность переводчика в Государственном департаменте и другие обещания поддержки, Френо в конце концов согласился. Первый номер его «Национальной газеты» вышел в конце октября 1791 года. К началу 1792 года газета Френо утверждала, что планы Гамильтона являются частью грандиозного замысла по подрыву свободы и установлению в Америке аристократии и монархии. В то же время Джефферсона называли прославленным патриотом, защищающим свободу от коррупционной системы Гамильтона. Хотя организованной партии ещё не существовало, в 1791 году в Конгрессе возникло нечто под названием «республиканские интересы», ядром которого стала делегация Виргинии.

Френо и его газета фактически изменили условия национальных дебатов. Он представлял политический конфликт не как состязание между федералистами и антифедералистами, а как борьбу между монократами или аристократами с одной стороны и республиканцами с другой. Как признавал Гамильтон, эти новые термины были совсем не в пользу федералистов. Одно дело — представить противников федералистов как врагов Конституции и Союза; совсем другое — описать их как защитников республиканства против монархии и аристократии. И всё же, к огорчению федералистов, «Национальная газета» Френо теперь могла открыто заявить, что «вопрос в Америке стоит уже не между федерализмом и антифедерализмом, а между республиканством и антиреспубликанством». Поскольку пресса редко публиковала материалы с подлинными подписями — большинство из них были анонимными или написанными под псевдонимом, — обвинения, бросаемые в газетах, не отличались особой сдержанностью. Когда газета Френо с горечью обрушилась на правительство федералистов за то, что оно лукаво поощряет монархию и аристократию и подрывает республиканский строй, Гамильтон в ответ в «Газете Соединённых Штатов» Фенно выступил с прямыми нападками на Джефферсона. Он назвал госсекретаря интриганом, замышляющим уничтожить Конституцию и власть национального правительства.

Это политическое разделение быстро вышло за пределы прессы. Хотя американцы повсеместно враждебно относились к идее партий, в 1792 году наблюдатели впервые заговорили о партиях в Конгрессе, причём то, что Мэдисон назвал «Республиканской партией», представляло радикальных вигов XVIII века или «оппозицию страны» народа против коррумпированного влияния федералистского «суда». Республиканцы стали опираться на либертарианские идеи британских радикальных вигов XVIII века — идеи, которые были неотъемлемой частью колониального мышления американцев в годы, предшествовавшие революции.

Джефферсон проникся этими идеями, но ему было трудно возглавить оппозицию. Он оказался в неловком положении, если не сказать больше. Он поставил на службу правительству врага администрации, важным членом которой он был. В начале 1792 года государственный секретарь сообщил Вашингтону о своём желании покинуть правительство по окончании первого президентского срока. Тем временем, однако, он пытался уменьшить влияние Гамильтона. В феврале 1792 года он попытался убедить Вашингтона в том, что почтовое ведомство должно быть передано в Государственный департамент, а не в Министерство финансов, где оно находилось изначально. Казначейство, предупреждал он президента в разговоре, «уже обладает таким влиянием, что поглощает всю исполнительную власть, и… даже будущие президенты (не подкреплённые тем весом характера, которым обладал он сам) не смогут выступить против этого департамента». Далее он обвинил Гамильтона в создании «системы» непродуктивной бумажной спекуляции, которая отравляет общество и даже само правительство.

Действительно, даже один из главных преступников, Роберт Моррис, признал, что в 1790-х годах «дух спекуляции заразил все ряды». Спекулятивные схемы с участием бывшего помощника секретаря казначейства Уильяма Дуэра подкрепляли опасения по поводу коррупции. Дуэр был талантливым и энергичным человеком, но, в отличие от Гамильтона или Вашингтона, он, похоже, практически не чувствовал, что его государственные обязанности должны стоять выше его частных интересов. Выражаясь языком эпохи, у него было мало или совсем не было добродетели. Действительно, Дуэр олицетворял собой того азартного «биржевика», которого так боялись Джефферсон и Мэдисон. Хотя Дуэр покинул казначейство через семь месяцев, он, предположительно, остался с внутренней информацией, которую пытался использовать в своих интересах, спекулируя федеральным долгом и банковскими акциями. Дуэр брал в долг у самых разных людей, обещая им постоянно растущую прибыль. Когда в марте 1792 года спекулятивный пузырь наконец лопнул, крупные и мелкие инвесторы сильно пострадали.

Крах планов Дуэра вызвал финансовую панику — первую в истории Америки, — которая, по мнению некоторых, была настолько серьёзной, что затронула «частные кредиты от Джорджии до Нью-Гэмпшира». Внезапно строительные проекты были остановлены, люди остались без работы, а цены упали. По мнению одного из наблюдателей, «революция собственности» была беспрецедентной. Джефферсон, который мало что понимал в финансах, был убеждён, что «все эти штуки, называемые сценариями, в любом их понимании — глупость или мошенничество». Гамильтон занял жёсткую позицию в защите кредита Соединённых Штатов во время финансового кризиса, и Дуэр оказался в тюрьме. Джефферсон и Мэдисон предположили — как оказалось, ошибочно, — что и сам Гамильтон замешан в коррупции, и они и их сторонники в Конгрессе попытались заставить министра финансов уйти в отставку.

К этому времени Гамильтон понял, что его бывший соратник объединился с Джефферсоном, чтобы противостоять всем его программам. К маю 1792 года он был убеждён, «что мистер Мэдисон, сотрудничающий с мистером Джефферсоном, стоит во главе фракции, решительно враждебной мне и моей администрации, и руководствуется взглядами, по моему мнению, подрывающими принципы хорошего правительства и опасными для союза, мира и счастья страны». Гамильтон пришёл в ужас, узнав, что многие конгрессмены хотят подорвать его систему финансирования и даже отказаться от долговых контрактов правительства. Он считал, что Мэдисон и особенно Джефферсон, которого он обвинял в желании стать президентом, пытались сделать национальное правительство настолько одиозным, что рисковали разрушить Союз. По мнению Гамильтона и других федералистов, будущее национального правительства было под вопросом. Если бы все штаты были такими же маленькими, как Мэриленд, Нью-Джерси или Коннектикут, то опасаться было бы нечего. Но, думал он, если в оппозиции окажется такой большой и могущественный штат, как Виргиния, сможет ли правительство Соединённых Штатов удержаться? Гамильтон настаивал, возможно, даже слишком, что он «привязан к республиканской теории», подразумевая, по его словам, что он не заинтересован в наследственных различиях или лишении равных политических прав. Это вполне справедливо, но его представление о республиканстве, безусловно, отличалось от представлений Мэдисона и Джефферсона.

В то же время сам Джефферсон всё больше тревожился по поводу направления деятельности федерального правительства. В мае 1792 года он более подробно, чем ранее, изложил Вашингтону свои возражения против бумажных схем