Империя свободы: История ранней республики, 1789–1815 - Гордон С. Вуд

В конце концов, тупик был разрушен благодаря удивительному компромиссу. Конгрессмен Ричард Блэнд Ли из Вирджинии ранее намекнул, что предположение может быть связано с постоянным местом расположения национальной столицы.

Местонахождение федерального правительства с самого начала было проблемой. В 1776 году никто не предполагал, что Конгресс Конфедерации должен иметь собственную территорию для своей столицы. Во время Революционной войны Конгресс был вынужден неоднократно переезжать с места на место; в 1780-х годах он всё ещё находился в разъездах: из Филадельфии в Принстон, из Аннаполиса в Трентон и, наконец, в Нью-Йорк. В Конституции была сделана попытка положить конец перипетиям нового федерального правительства: штаты должны были выделить округ площадью не более десяти миль в квадрате, который должен был стать постоянной резиденцией нового национального правительства. В этом округе Конгресс будет обладать исключительной юрисдикцией. Больше ничего не оговаривалось.

Южные штаты хотели, чтобы столица располагалась на Потомаке; Вашингтон был особенно заинтересован в том, чтобы она находилась недалеко от Александрии и его плантации в Маунт-Вернон. Штаты Новой Англии и Нью-Йорк хотели, чтобы столица находилась в Нью-Йорке или где-то поблизости. Пенсильвания и другие средние штаты хотели, чтобы столица находилась в Филадельфии или хотя бы вблизи реки Саскуэханна.

К июню 1790 года виргинцы были готовы поддержать временную столицу в Филадельфии в обмен на создание постоянного места на Потомаке. В то же время Мэдисон всё больше опасался последствий воссоединения и, похоже, неохотно соглашался на то, чтобы федерация взяла на себя долги штатов. На обеде, устроенном Джефферсоном в конце июня 1790 года, Гамильтон и Мэдисон заключили сделку, по которой южане согласились бы взять на себя национальные долги штатов в обмен на постоянную столицу на Потомаке, в средней точке между штатами Мэн и Джорджия. В течение десяти лет, пока строился этот федеральный город, Филадельфия должна была быть временной резиденцией правительства.

Выбор временного места жительства был неудивителен. Ведь именно в Филадельфии проходили заседания Первого и Второго Континентальных конгрессов, а также Конституционного конвента. Кроме того, это был самый большой город в стране, хотя и не самый быстрорастущий. (До революции она была главным американским портом для тысяч европейских иммигрантов, в основном немцев, шотландцев, ирландцев и исландцев, и продолжит оставаться таковым в 1790-е годы, включая таких иммигрантов, как французские плантаторы и негры, бежавшие от революции в Сен-Домингю (современное Гаити), французские беженцы от революции во Франции, а также британские и ирландские беженцы от контрреволюционных репрессий в Британии.

В 1790 году сорок пять тысяч жителей Филадельфии жили в гигантском треугольнике, протянувшемся на две с половиной мили вдоль реки Делавэр, западная оконечность которого примерно на милю отходила от Хай-стрит (в 1790 году переименованной в Маркет-стрит), разделявшей город на две части. Помимо того, что именно здесь были написаны Декларация независимости и Конституция, Филадельфия была торговым и культурным центром Соединённых Штатов. Здесь располагался Банк Северной Америки, первый банк в стране, а также Американское философское общество и Библиотечная компания, созданные под руководством Бенджамина Франклина. Здесь также находился музей Чарльза Уилсона Пила, который стал первым популярным музеем естественных наук и искусства в стране. Квакерское наследие Филадельфии проявлялось повсюду, особенно в том, что город стал национальным центром гуманитарных реформ, включая первое в стране общество, выступавшее за отмену рабства.

Филадельфия настолько подходила на роль столицы страны, что некоторые считали, что временная резиденция правительства может продлиться гораздо дольше, чем десять лет. Джордж Мейсон полагал, что Конгрессу потребуется не менее полувека, чтобы выбраться из «филадельфийского водоворота». Другие считали, что сотрудничество между секциями, выраженное в Компромиссе 1790 года, не продлится долго. «Юг и север будут часто разделять Конгресс», — заметил один обозреватель. «Мысль неприятная, но это различие заложено природой и будет существовать так же долго, как и Союз».

КОМПРОМИСС 1790 года — размещение национальной столицы в обмен на принятие федеральным правительством долгов штатов — показал, что большинство конгрессменов всё ещё готовы торговаться во имя союза. Тем не менее, некоторые южане, такие как Джеймс Монро, всё ещё серьёзно относились к компромиссу, считая, что принятие на себя долгов штатов уменьшит «необходимость налогообложения штатов» и, таким образом, «несомненно, оставит национальное правительство более свободным в осуществлении своих полномочий и расширении круга вопросов, по которым оно будет действовать». Одним из таких предметов может быть рабство.

Не успел компромисс быть выработанным, как возникли новые разногласия по поводу предложения Гамильтона в декабре 1790 года учредить Банк Соединённых Штатов. С появлением Банка оппозиция программе федералистов приобрела более яростный и идеологический характер. Не только положение о том, что Банк должен был находиться в Филадельфии в течение двадцати лет, казалось, угрожало обещанному переносу столицы на Потомак в 1800 году, но, что более важно, создание национального банка, казалось, предполагало, что Соединённые Штаты становятся не тем местом, которое хотели видеть многие американцы. Многие южане, в частности, не видели необходимости в банках. В их сельскохозяйственном мире банки, казалось, создавали нереальный вид денег, выгодный только северным спекулянтам. Даже такие северяне, как сенатор Уильям Маклей, считали банк «аристократическим двигателем», который легко может стать «машиной для злонамеренных целей плохих министров». Повсюду было ощущение, что Банк представляет собой новый и пугающий шаг к централизации национальной власти и англизации американского правительства.

В Палате представителей Мэдисон начал страстную атаку против предложения о создании банка. Он утверждал, что законопроект о банке — это ошибочное подражание монархической практике Англии по концентрации богатства и влияния в столичной столице, и, что ещё важнее, это неконституционное утверждение федеральной власти. Конституция, утверждал он, прямо не наделяет федеральное правительство полномочиями учреждать банк. Но в феврале 1791 года законопроект о банке прошёл, несмотря на возражения Мэдисона и других южан, и перед Вашингтоном встала проблема: подписать его или наложить вето.

Президент уважал мнение Мэдисона, но был глубоко озадачен вопросом конституционности. Поэтому он обратился за советом к своим коллегам-виргинцам, генеральному прокурору Эдмунду Рэндольфу и государственному секретарю Джефферсону. Рэндольф выдвинул бессвязный аргумент против конституционности банковского законопроекта, утверждая, что Десятая поправка к Конституции оставляет все полномочия, не делегированные Конгрессу, штатам или народу. Джефферсон в своём кратком ответе занял аналогичную позицию. Столкнувшись с таким советом, Вашингтон задумался о наложении вето на законопроект о банке и даже попросил Мэдисона подготовить послание о вето. Но сначала он хотел узнать мнение своего секретаря казначейства, который разработал банк.

Гамильтон, имея перед собой мнения Рэндольфа и Джефферсона, потратил неделю на подготовку того, что стало одним из его самых мастерских государственных документов. Он тщательно опроверг