Железнодорожница - Вера Лондоковская

Словно в ответ на мой вопрос, зашелся звонкой трелью телефонный аппарат. Я схватила трубку и услышала встревоженный голос Андрея:

— Алло, алло, Альбина! А Вадим пришел?

— Пришел, — процедила я сквозь зубы.

— А то он вырвался и убежал, мы его удержать не смогли, — нервно рассмеялся Андрей, — переживаем — дошел, не дошел. Дошел, оказывается, на автомате. Ну и отлично! Смотри, не давай ему завтра похмеляться. А то у нас в среду экзамен по морской безопасности. Хорошо?

— Хорошо, — выдавила я, стараясь не разразиться матерными словами.

— Ладно, спокойной ночи.

Какая там спокойная ночь!

Мы с дедом еле как стянули с Вадима грязную вонючую одежду и выкинули ее на балкон, чтобы в квартире не воняло. И я не я буду, если не заставлю его самого все отстирать. Хоть на руках пусть стирает, хоть на машинке. Пусть хоть маму свою просит помочь.

С трудом загнали мы Ритку спать. Сейчас, на каникулах, она стала вставать позже обычного, и полночи потом не могла уснуть.

Усталые, присели отдохнуть — я в кресло, а дед на табуретку.

— Как меня угораздило за такого замуж выйти? — недоумевала я.

— А сколько мы с матерью тебе говорили? — напомнил дед. — Сколько предупреждали — нет мужа, и это не муж!

— Вон, соседи наши, дочь хотят за приличного парня выдать, — я рассказала деду о разговоре с соседкой, — пусть так, с помощью хитрости, но их можно понять.

— В воскресенье придут? — переспросил он, выслушав. — Правильно делают. Раз дочка не бойкая, не активная, конечно, ей надо помочь.

— Пойду, посмотрю, спит ли Ритка, — я поднялась с кресла, — а то бывает, уложишь ее, а она полночи книжку читает под одеялом с фонариком.

Я неслышно отворила дверь в спальню девочки и остолбенела. Ритка стояла перед распахнутым окном на коленях и шептала:

— Господи, сделай так, чтобы мой папа всегда был живой и здоровый, целый и невредимый…

А я думала, в советское время никто не умел молиться. Да и вряд ли она крещеная. В те времена детей, как правило, не крестили. Моя первая мысль была подскочить к ней, схватить за руку и заорать: «Ты откуда это знаешь? Кто тебя научил?».

Но я тихонько прикрыла дверь и вернулась в жесткое старое кресло. Какое я имею право вмешиваться в чьи-то молитвы, тем более, самые искренние? Понятно, что никто ее этому не учил. В книжках где-то вычитала.

— Не знаю, что с Риткой делать, — пожаловалась я деду, — ты видел, как она кидалась на меня, когда я пришла домой без Вадима? Книжкой замахнулась…

— Да видел, — дед задумчиво почесал затылок, — знаешь, она мне маму твою напомнила. У той тоже поначалу так было. Вроде как за меня беспокоилась. Я на улицу, а она мне: «Не ходи, тебя там убьют!». Я в подъезд покурить, она: «Не ходи, тебя там встретят!». Ну, я посмеюсь, думаю, надо же, как боится меня потерять.

У меня сердце ухнуло куда-то вниз. Так неужели у Ритки это наследственное? В маму Альбины?

— Так у мамы это давно уже было? — решила я уточнить. — А я думала, Володька во всем виноват.

— Ну, после того, что Володька натворил, она стала буйная, — объяснил дед, — на людей стала кидаться, то со шваброй наперевес, то еще с чем. А всякие мелочи, конечно, были и до этого. Я поначалу думал — последствия войны, все-таки мама с первых дней на санитарном поезде работала, насмотрелась там всякого. Но тогда как же другие фронтовики? Я сам и на передовой воевал, и в атаки ходил. Но с ума не сошел.

— Я все думаю, может, Ритку врачу показать? Интересно, есть где-нибудь психологи?

— Не слыхал про таких, — пожал плечами дед, — психиатры есть, но мне так показалось, они сами ничего не понимают в этих душевных болезнях. Насмотрятся на своих пациентов, и сами становятся как чокнутые! Помнишь, мы с тобой ходили к Михаилу Ефимовичу, который маму лечил? Я еще спросил у него, может ли такая болезнь передаваться по наследству? А он ответил, может передаться, а может и нет. И отчего это зависит, никто не знает. Вот такие они специалисты. Ритка — паникерша, конечно, знатная. Все боится, что с папой что-то случится.

— Вот это меня и настораживает, — призналась я, — мама боялась, что тебя убьют, а эта боится за Вадима, как будто он хрустальный стакан какой-то. И маму еще можно понять, она войну пережила, когда каждый день могли твоих родных убить. А Ритка в мирное время растет.

— А, человек всегда найдет, из-за чего переживать, если так уж хочется, — дед выразительно махнул рукой.

— Вот что с ней дальше будет? — продолжала я беспокоиться. — Будет себя накручивать, пока с ума не сойдет? Вадим вот в моря собрался. А если Ритка истерику закатит, чтобы не отпускать его? В море же и правда опасно. А если он и правда, того… помрет? Что мне с этим делать?

Дед тяжело вздохнул:

— А я думаю, ничего тебе с этим не надо делать.

— Как это?

— Ну, смотри, если Вадим пьет, значит, ему это нужно? И если Ритка за него переживает, значит, и ей это зачем-то нужно. Зачем-то ей нужна эта дикая любовь, и обязательно неразделенная, и обязательно с элементами самопожертвования.

«С элементами мазохизма», — подумала я про себя.

— А дальше что? Станет она взрослой, и будет искать себе неразделенную любовь, будет мучиться со своими мужиками?

— А что ты можешь с этим поделать? — вопросом на вопрос ответил дед. — Все, что ты можешь — не мешать ей зарабатывать собственный опыт. Когда-нибудь она поймет, что была неправа. Тогда, набравшись опыта, начнет строить свою жизнь по-другому.

Спать я легла около двух часов ночи, под периодический стук Вадимовой ноги по дивану.

Энергетиков в те времена еще не было, но коллеги по работе угостили меня кофе.

— Не стесняйся, Альбиночка, — сказала женщина, сидевшая за соседней кассой, со странным именем Сталина (ударение на второй слог). — Эта банка у нас общая, так что пей, сколько хочешь.

— Но вы же, наверно, скидываетесь на это все? Давайте я тоже внесу свою лепту.

В просторном помещении был и холодильник,