Преображение мира. История XIX столетия. Том III. Материальность и культура - Юрген Остерхаммель

источника богатства и престижа. Там, где революции свергли монархии, аристократия лишилась своих покровителей в императорских и королевских коронах. Но и там, где не произошло смены политических систем и знати удалось сохранить более значительное влияние, чем где бы то ни было еще, – а именно в Великобритании – часть населения, имеющая титулы рыцарей и пэров, утратила свою квазимонополию на высшие должности в исполнительной ветви власти. С 1908 года все британские премьер-министры (лишь за двумя исключениями) происходили из буржуазных семей.

В Европе закат старейшего социального института – аристократии – приходится на относительно короткий период примерно с 1789 по 1920 год. Две эти даты, впрочем, не связывает постоянно снижающаяся кривая. Политическая ситуация для аристократии в Европе восточнее Рейна драматически обострилась не ранее финального отрезка Первой мировой войны. А в целом XIX век был «хорошим временем для аристократов»[384].

Аристократия – распространенный по всему миру, почти повсеместно (за исключением «сегментарных» – безгосударственных – обществ) обнаруживаемый феномен: это меньшинство населения, которое концентрирует в своих руках средства насилия, обладает необычайно широким доступом к экономическим ресурсам (земля, рабочая сила), презирает ручной труд (за исключением войны и охоты), культивирует эксклюзивный стиль жизни, подчеркивая свое достоинство и высокое положение, а также передает привилегии по наследству от поколения к поколению. Часто знать закрепляет свое положение путем установления аристократического типа государства, в котором образует правящий слой. Подобные аристократии в истории всегда редеют из‑за войн, а иногда и гибнут полностью. Колониальные завоевания в Новое время в большинстве случаев ударяли по местным аристократиям. В результате они уничтожались или радикальным образом понижался их политический и экономический статус, как это впервые произошло в XVI веке в Мексике с ацтекской знатью, а затем вновь и вновь повторялось по всему земному шару. Случалось, однако, что аристократии сохраняли свое физическое существование и символические отличия, будучи инкорпорированными в подчиненном положении в более крупные имперские союзы. Так, маньчжурский императорский дом Цин, которому была подчинена собственная маньчжурская знать, после 1680 года лишил власти монгольскую аристократию, поставив ее в вассальную зависимость и тем самым привязав к себе. Непрямое управление (indirect rule) было похожей техникой господства в европейских колониальных империях.

В некоторых державах появление аристократии не допускалось. Османская империя подавила существовавших на Балканах христианских феодалов и не допустила возникновения новой элиты землевладельцев. Поэтому, скажем, сербы и болгары выпадали из общеевропейской модели. К началу XIX века у них не было аристократии, зато крестьянство пользовалось – по «восточно»-европейским меркам – относительной свободой[385]. Там, где знать сохранялась при иностранном владычестве, ей часто было отказано в участии в политическом процессе, как, например, в Италии до объединения, – поэтому дворяне не имели опыта службы на государственных должностях.

В Европе XVIII века закончилась эпоха рыцарства как благородного слоя – в отличие, например, от арабского мира. Но и с исчезновением древнейшей функции знати как воинской элиты и в начале XIX века, и даже в начале ХХ в любой стране Европы всем было совершенно ясно, кто принадлежит к дворянству, а кто не принадлежит. Лишь в Англии с ее необычайно эластичными социальными атрибуциями человеку, восходящему по социальной лестнице, приходилось задаваться вопросом, пересек ли он уже критический порог или еще нет[386]. В тех европейских странах – прежде всего в восточной части континента, – где до Первой мировой войны у дворянства сохранялись определенные правовые привилегии, и подавно было ясно, где начинается и кончается этот аристократический мир с его дробными внутренними иерархиями. Кроме того, его границу маркировали титулы, приставки к фамилии и прочие символические отличия. Ни одна другая социальная группа не ценила столь высоко знаки отличия, как аристократы. Принадлежность к благородному сословию должна была быть очевидной и однозначной.

Наряду с количественно очень небольшими транснациональными элитами вроде высшего католического клира или еврейских банкирских кругов знать в XIX веке была в европейских обществах сегментом с наиболее отчетливой международной ориентацией. Представители благородных семейств знали друг о друге, понимали, кто из них выше или ниже другого в иерархии, имели ряд общих норм поведения и культурных идеалов, умели при необходимости говорить по-французски и выходили на международный брачный рынок. Чем выше ранг и богатство, тем больше вовлеченность в такие разветвленные сети. С другой стороны, аристократия, дворянство – особенно тесно связанные с землевладением, сельским хозяйством и загородной жизнью – зачастую были сильно привязаны к своему поместью и поэтому менее мобильны, чем другие группы общества. Между этими двумя уровнями существовал средний – национальные слои знати. Этот уровень солидаризации и формирования идентичности укрепился в XIX веке. Благодаря новым техникам коммуникации аристократия все в большей степени становилась интернациональной, но одновременно с этим возрастало и ее национальное самосознание[387]. На этой основе стал возможен консервативный национализм, который встал в один ряд с либеральным национализмом, особенно в Пруссии-Германии.

Три пути истории европейских привилегированных сословий: Франция, Россия, Англия

Во Франции во время революции 1789 года дворянство лишилось всех привилегий и титулов. После революции прежние права по большей части не были восстановлены, особенно для эмигрантов, – так что очень часто у людей благородного происхождения оставались лишь «голые» титулы. Хотя не следует недооценивать крупных земельных владений, сохранившихся у французского дворянства, оно все же играло лишь второстепенную роль в чрезвычайно буржуазном по характеру новом обществе. При Наполеоне, который происходил из мелкого корсиканского дворянства, наряду с сохранившимся благородным сословием времен Старого порядка возникло дворянство новое, и старая аристократия воспринимала его со смешанным чувством презрения и восхищения, часто считая новых дворян выскочками; в основном речь шла о высокопоставленных военных, наделенных правами майората; они должны были составить ядро новой потомственной элиты[388]. При Старом порядке казалось непредставимым, чтобы сын мельника стал, как это случилось в 1807 году, «герцогом Данцигским» благодаря своим заслугам в чине маршала. Но примеру Наполеона в XIX веке стали следовать почти по всей Европе, щедро раздавая права дворянства слугам короны, нобилитация утвердилась как инструмент государственного патронажа. Помимо этого, Наполеон создал Почетный легион – элиту, к которой причисляли за заслуги, своего рода постфеодальную элитную ненаследственную корпорацию, которая позднее без всяких затруднений вписалась в республиканские формы общественного устройства. После 1830 года во Франции не существовало такого сильного центрального института, вокруг которого могла бы объединиться аристократия, каковым был в Англии парламент, а в большинстве других стран – королевский или императорский двор. «Король-буржуа» Луи-Филипп и император-диктатор Наполеон III не окружали себя большим и сложно устроенным двором и не опирались в своих механизмах господства и репрезентации на сильную высшую аристократию. В 1870