Порождения ехиднины - Татьяна Апраксина

- Что?.. - хором выдыхает коллектив, включая Камински, которая перестает брыкаться.

- Алваро, - добавляет цербер, отпуская доктора, - мне кажется, что ты очень хочешь нам все рассказать.

- Хочу, - еще как хочу. - Сейчас вот я смогу - и все будет. Сейчас.

Выпутаться из Франческо. Встать. Подумать. Сесть на пол рядом с креслом.

- Максим еще той ночью сообразил, кто это. Но у него доказательств не было, вообще ничего не было, одни умозаключения. И даже если он прав - он же не полицейский, а контрразведчик... разные специальности. Он свалил на Карла основную линию - и начал эту разматывать сам. Но он никого не хотел с собой брать, потому что не хотел, чтобы кто-то узнал заранее. Вдруг он ошибается? Так он мне объяснил. Я-то все равно посреди всей кухни, секретом больше, секретом меньше. Я и тогда не очень поверил, а когда поездил с ним чуть-чуть, понял, что он только на лекарствах держится. Ему тогда в столовой, видно, крепко так вломили. Но уже в полиции стало ясно, что он правильно копает. И что мы уже время сэкономили - часов сорок, не меньше. Если его уложить - что будет? И что с ним будет, если его уложат, а Антонио живым не найдут? Он бы умер. Вы его после прошлого раза не видели, а мы видели...

Это хорошо, что Франческо решил, что вопрос закрыт - и забыл о нем. Потому что если бы он этого дурака отстранил сразу, дурак решил бы, что это даже не наказание, а полное недоверие и изгнание.

- Ах ты, капибара!.. - доктор Камински стоит, слегка пригнувшись, и явно примеривается к носу или глазу Алваро. Напрасно Рауль ее отпустил. И почему "капибара"? Сама она... гарпия. Намеревается вот закогтить, утащить и сожрать.

- Он заметил, что Франческо не заметил... - Ладно, я не на уроке, и не эссе пишу. - А я решил, что вот как все кончится - я тут же его заложу, но не раньше. Потому что ладно, если он меня убьет за такое, но он же сам... убьется. А вот с группой захвата - понимаете, если бы хоть что-нибудь пошло криво, ему бы потом все святые и Дева Мария не доказали бы, что он не виноват, а если уж запретили - ну что тут сделаешь, виноват тот, кто его отстранил. То есть, я. Понимаете? А с врачом тоже я дого...

Его поднимают за рубашку. "Вздергивают вверх" - будет точнее. Невысоко - доктор ему макушкой до подбородка не достает... и вообще куда-то достает, только потому что волос много. Вздергивают - и швыряют об стену. С таким... хлопающим звуком. Больно все-таки.

- Говорить надо. Идиот.

Алваро сползает по своей стенке, а вокруг опять вскипает штормом океан.

Нет, не вскипает. Гигантская волна поднимается, доходит до зенита, раскрывает капюшон как у кобры, зависает - самолетом в фигуре высшего пилотажа, грозит обрушиться - и замирает.

Потому что перед докторшей образуется Паула, видимая снизу, из угла между полом и стеной, как крайне решительные ноги в сандалиях. Паула образует совершенно непроходимую защиту. Проще убить, чем пройти через нее. А должно быть наоборот, с досадой думает Алваро. Это я должен ее защищать. Потому что весь этот шторм - из-за меня. Странно, а я был уверен, что это будет не Камински, а Франческо...

- Доктор, - четко, внятно и спокойно говорит она. - Этого мальчика нельзя, повторяю вам, нельзя так ронять. А если вам нужно кого-то бить, то мы с вами одного пола и примерно одной весовой категории. - Ну, это перегиб... - Да и ситуацию создала я. Пожалуйста, обращайте свои претензии по адресу.

- Вы ничего не создавали, - столь же вежливо, внятно и спокойно отвечает волна, истребитель и змея, - Вы - мать похищенного ребенка. Вы не знали и половины, а остального не заметили, и никто бы на вашем месте не заметил. И почему его нельзя бить? По-моему - нужно.

- Потому, - отвечает Паула, - что он год назад получил пулю в спину, закрыв меня. Позвоночник ему спасли... чудом.

Змея, волна и истребитель вздрагивает. Алваро уже поднял голову, поэтому ему видно лицо. Ни на что не похожее зрелище: одна половина женщины стремится свалиться в тот же полуобморок, в котором - к счастью, тихо и мирно - пребывает Франческо, а другая половина эту первую трясет за воротник и тычет носом в слегка разгромленную комнату, шокированную публику и собственной персоной Алваро. А он бы рад сказать, что все хорошо - но врать не хочется. Не очень хорошо, хотя и вряд ли опасно. Но больно.

- Ну откуда она знала... - говорит Алваро. Это она из-за Максима так разоралась. Гарпия, но правильная гарпия. Если бы все было так, как ей показалось, я бы просто с гранатометом пришел.

Но все-таки хорошо, что там еще и Рауль сзади. Второй раз он так не ошибется.

- Из газет, - говорит доктор Камински. - И из телевизора. Извините, пожалуйста, Васкес. Я - злобная дура. Но вы все равно идиот. С таким сотрясением - и с тем, что он себе колол, он до чего угодно доиграться мог. Он умереть мог... пока там в своем бронежилете прыгал.

Как бы ей объяснить? Нет, ну как бы ей объяснить-то? Ладно, она хоть усвоила, что Франческо тут ни при чем, и вообще никто, кроме меня, не виноват, ну еще сам Максим... второй маньяк - и тоже с лекарствами. Маньяк и доктор поймали маньяка-Доктора. Шутка для избранных.

- Мог. Я же понимаю. Да я полгода сам по струнке ходил. Но он же решил, что во всем виноват уже потому, что избил Антонио. Старшего. Потому что в такой момент и вообще. Нельзя так сделать - и на больничный. Даже если на ногах не держишься. И что если он ребенка не найдет, он... он это еще прошлым утром себе в голову вбил... - Вот пусть сама попробует перепрограммировать танк. Нет, ледокол. На полном ходу. Сейчас-то он поймет, не вопрос. А вчера - ха...

- Вам всем, - качает головой истребитель, змея и волна, нет, просто крайне замученная женщина, - нужен... психолог!

- Да, доктор Камински, - говорит откуда-то тоже снизу, с пола Франческо, - нам всем очень нужен психолог. Так я повторяю свой вопрос - пойдете к нам психологом?

- Я вас сейчас убью, - делает профессиональный вывод доктор Камински.

- Не убьете. Это... разрешено только служащим корпорации, - констатирует Рауль. Потом думает и добавляет. - И членам семьи.

- Вам? Психолог? - спрашивает от двери заглянувшая Джастина. - Да на вас мешок пестицидов нужен, порождения ехиднины!..

Мистер Грин, председатель антикризисного комитета Мирового Совета Управления

21 декабря 1886 года, Флореста, Терранова

Худой подросток в свободной пижаме, все еще обклеенный пластырями, обтянутый сетчатыми бинтами и раскрашенный во все доступные медицинской палитре анилиновые цвета - зеленое, пурпурное, синее, - сидит на кровати. Пять дней - удивительно быстрый срок, чтобы зарастить все повреждения, даже в его неполные четырнадцать, даже при наилучшем уходе и питании. Конечно, останется много мелких шрамов, и не все из них сойдут - у мальчика такая же тонкая сухая кожа, как у отца. Но пока что его забавляет весь этот врачебный импрессионизм по организму.

Подросток радостно улыбается. С облегчением. Впрочем, и в радости, и в облегчении на лице есть кое-что нарочитое. Он действительно рад, он очень просил о встрече, но еще и помнит, что надо показывать - рад, доволен, благодарен.

- Они же мне совершенно ничего не дают! Отец особенно.

- Я думаю, это неудивительно... - мягко говоря. - Видишь ли, все твои довольно сильно за тебя испугались. Причем, испугались четырежды. Первый раз, когда поняли, что тебя украли. Второй раз, когда поняли, кто украл.

Мальчик кивает, это ему нетрудно себе представить. Только слегка удивлен, почему пунктов - четыре.

- Третий - немножко посложнее. Ты помнишь, что ты чувствовал, когда Голдинг тебя бил? Не в ходе работы, а просто от злости?

Длиннорукая, длинноногая носатая тень на стене кивает. Сам Антонио куда более складный, чем его тень.

- Да. Было очень плохо и... стыдно почему-то. Так, что все время хотелось сделать что-то... неправильное. С собой, внутри. Я, наверное, путано объясняю... хотелось, чтобы это было почему-то, для чего-то. Все время нужно было это давить. И страшно было, я только потом понял, что страшно, - когда он об этом заговорил, даже двигаться перестал, замер. Вспомнил. - Я очень боялся, что вывернусь наизнанку и меня не станет. Как меня. Мне даже потом так страшно не было. И так стыдно. Даже когда мама мне объяснила, что тут случилось из-за меня - я чуть не помер со стыда, но все равно не так. Тут было за что, а там не было - и от этого только хуже.

- Да. - С ним, конечно, все это уже разобрали вдоль и поперек психологи... но синьора да Монтефельтро захочет услышать подробный рассказ. - Именно в этом дело. В том, что страшно, стыдно и хочется, чтобы было для чего-то. И почти невозможно удержаться и не соскользнуть в убеждение, что оно было для чего-то - или за что-то. Потом очень трудно выбираться и не всем удается без непоправимых травм. Поэтому и испугались. Ну и напоследок - когда ты стал все объяснять.

Подросток слегка щурится, очень осторожно потирает шелушащийся нос. На носу и вокруг - желтые полосы йодной сетки. Отек уже сошел. Антонио похож на сильно исправленную версию отца, от матери у него разве что глубоко посаженные глаза.