Длань Одиночества - Николай Константинович Дитятин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К этому моменту Никаса обуревали непростые чувства. С одной стороны ему было смешно, с другой — омерзителен запах из гнилой пасти, что нашептывала ему тезисы о художественной ценности брутального гомосексуализма. А еще ему мешали сосредоточиться вопли из кабинки. Надо было как-то выходить из этой ситуации.
— Есть одна проблема, — произнес Никас, морщась.
— Майонез у нас есть, не волнуйся, — закашляла морда.
— Дело не в этом, — скромно возразил человек. — Ваша проблема в том, что я не образ.
Гнилая пасть запыхтела.
— А что? Неужели прим?! Слышишь, Трепет, у нас тут благородные родственники!
Трепет мерзко залаял, не выходя из тьмы.
— Тогда к черту майонез! — взвыл он. — Не будем портить ощущения!
Никас ударил затылком.
Ему еще успели бесполезно мазнуть ножом-челюстью по кадыку, но Аркас уже вырвался из ослабевшей хватки. И ударил второй раз. Локтем.
Хрустнуло.
Пока падала гнилая пасть, Никас метнулся в угол и выволок на свет морду. Трепет оказался волкоподобным существом, который, после своей устрашающей головы, был покрыт разноцветной остриженной шерстью, ржавым пирсингом и следами от инъекций. А на боку у него красовался мастерски нарисованный фламинго.
— Нет! — верещал Трепет. — Какого дьявола ты творишь?! Верни меня назад! А-а-а-а! Я отвратителен! Пусти меня, пусти!
Гнилая пасть снова попыталась напасть сзади, но Никаса уже было не застать врасплох. Он подался назад, разламывая совокупным весом закрытую кабинку. Та рухнула, складываясь фанерными листами. Внутри никого не было, но крики не прекратились.
Никас бил художника по морде. Тот плевался кровью и пытался хохотать, но заметно было, что это не так-то просто, когда тебе выламывают ввернутые в голову штифты. Аркас совсем озверел. Он повыдергал спицы, сорвал железные кольца. К макушке уродливой сущности была пришита корона из сырого мяса. Аркас выкорчевал и ее. Кровь забрызгала грязный фартук, одетый на голое тело.
— Я тебе покажу радикальное искусство! — орал журналист. — Ублюдок!
Он остановился только через несколько минут.
Его кулаки были даже не в крови, а в чем-то более серьезном. Может быть, на них уже налипли мозги. Три минуты назад ему было просто неприятно. А потом его словно перевернули как монету.
Аркас огляделся слезящимся взглядом. Трепет сидел у стены. Он не двигался, под ним растекалась желтая лужа. Туловище женщины пыталось спрятаться в мусорной корзине. Освежеванный тип медленно раскачивался, бешено вращая глазами.
Это не человек, — проговорил журналист про себя. Это просто отвратительный образ. Но если б это был человек, я бы остановился? Я бы удержал себя? О чем я думал, когда размазывал его голову по фанере. Ни о чем. Это был белый шум. Белый шум. Звон ярости.
Это разумное оправдание: «не человек». Оно появилось только сейчас.
— Ты что такое, а? — поскуливал Трепет. — Мы ведь не знали. Мы бы никогда… Бедняга Шок. Он ведь хотел, чтобы искусство продолжало жить! За что ты так его?!
— Заткнись.
Никаса била крупная дрожь.
Журналист поднялся, не в силах разогнуться до конца, и подковылял к зеркалу. Это все еще был он. Нет, он не смог бы убить человека. Это Альфа с его сибаритскими замашками. Он показал ему, что жизнь простого образа ничего не стоит. Что даже не всякая идея достойна оплакивания. Это осталось где-то на поверхности. И вот тебе, пожалуйста. Теперь мы легко можем позволить себе убийство. Достаточно разозлиться.
— Мне жаль, — сказал Никас. — Я не хотел его убивать. Это случайность.
— Что? — взвизгнул Трепет. — Ты случайно ударил его сорок восемь раз? Тебе это нравится, прим? Нравится охотиться на несчастных? У тебя здесь сафари?
— Я не прим. Я — человек.
Трепет разинул пасть.
— А я Трепет, — пролопотал он через несколько секунд. — Я малый образ, владыка. Олицетворяю страсть к острым ощущениям. Простите, что был непочтителен. Я не знал. И Шок не знал…
— Я это уже понял, — устало сказал Никас.
— Клянусь, это досаднейшее недоразумение, — прошепелявила гнилая пасть. Художник встал, капая кровью на пол. Его развороченный анфас медленно срастался. — Сущностей здесь никто не считает. Да и кому они нужны? Не беспокойтесь о моей роже. Для меня честь и наслаждение, быть побитым вами, владыка. Мое имя Шок, художник пугающего. А это — моя скромная студия. Элен — моя подруга, — он указал на женское туловище. — На потолке — Дунай. Один из моих первых… смелых экспериментов. Очень старая работа, очень неуклюжая и наивная. Так что не хвалите. Не хвалите, ибо мне известно: это лесть. Лучше дозвольте служить по-всякому.
Аркас развернулся к ним, рассеяно вытирая руки о штаны. И заметил в дверном проеме роман.
— Вижу, вы успели познакомиться, — кротко произнес он.
— Привет Ригель, — в один голос сказали Шок и Трепет.
— Ты знаешь их? — спросил Никас потеряно. — Ты все это подстроил? Во имя фантазии, да заткнетесь вы там или нет?!
Разрушенная кабинка затихла.
— Да, знаю, — Роман погладил ластящееся туловище женщины. — Они забавные ребята. Нет, я ничего не подстраивал. Это получилось как-то само собой.
— М-м-м-м!
Аркас поглядел на освежеванного. Тот извивался и выл, будто его посолили. На розовой макушке сидела…
— Бабочка хаоса, — проговорил Никас. — Ты что здесь делаешь?
— Что за мерзость? — воскликнул Шок. — Владыка, изгоните ее, она вмешивается в кровавую гармонию моего эпатажа! Вы только поглядите как она нарушает цветовой баланс между гнойно-отечным и гангренозно-синюшным!
Трепет свирепо залаял.
— А ну заткнитесь, подонки, — цикнул на них Аркас. — Ко мне, Бабочка.
Насекомое мгновенно спорхнуло на палец Никаса. Оно выглядела очень уставшим. Аркас тихонько подул на нее теплом.
— Для чего ты свела меня с этими…
Шок растянул рваные губы. Трепет преданно пыхтел внизу.
— …с этими уродами.
В тоннеле раздалось эхо какого-то резкого шипящего звука. Послышались звуки борьбы. Невесть откуда потянуло обжигающим холодом.
— Атас! — успел крикнуть неизвестный. Шипящий звук сразу же повторился.
Из всех щелей полезли орды мохнатых тараканов, сколопендр, мокриц и прочей нечисти. Они неслись прочь, спасаясь от лютой стужи. Зеркала в обители Шока стали покрываться инеем.
— Это агенты Охлаждения, — прошептал побледневший роман. — Если они меня схватят… Я ведь беглец. Они вморозят меня так глубоко, что ты про меня даже не вспомнишь, отец.
— Что
