В преддверии судьбы. Сопротивление интеллигенции - Сергей Иванович Григорьянц

Москву для реставрации драгоценные синайские иконы – энкаустики VII–VIII века, привезенные в Россию Порфирием Успенским. Уехал Володя не в Израиль, а в США, успешно продолжал там коллекционную и экспертную деятельность, и, как сказал мне однажды, был экспертом Жаклин Кеннеди. Но для русской культуры особенно любопытными были два связанных с ним судебных процесса, хотя результаты обоих не до конца ясны.

Первый произошел из-за объявленной фирмой «Кристи» распродажи русских икон из коллекции Хана – американского миллионера, который в 1930-е годы, в отличие от Мэллона и Гульбекяна, покупал в Советском Союзе, официально, через правительственные органы (так же шла и распродажа шедевров Эрмитажа) произведения древнерусского искусства. И это были бесспорные шедевры. По заверению советских продавцов эти доски не были сняты со стен Русского музея, Новгородского музея, Третьяковской галереи, но были собраны из запасников музеев и из закрытых древних монастырей и храмов, они были близки к величайшим русским иконам: Ярославской Оранте из Третьяковке, Петру и Павлу из Новгорода, Борису и Глебу из Русского музея. Хан был убежден, что именно он совершил наиболее удачную покупку у распродававшего национальные богатства советского правительства. Купленные им русские иконы превосходили по своему художественному и духовному уровню все известные картины итальянского Треченто и Кватроченто и к тому же стоили много дешевле, чем купленные Мэллоном эрмитажные Рафаэли, Рубенс и Веласкес. По условиям покупки и Мэллон, и Хан, и другие «скупщики краденого» не должны были публично объявлять о своих приобретениях. Картины, предназначенные на продажу, повезли на выставку в Москву, потом выставка закрылась и даже музейщики (кроме особо доверенных – в их числе был Тройницкий) много лет считали, что картины где-то в пути: москвичи считали, что они вернулись в Ленинград, ленинградцы – что они все еще едут из Москвы. На самом деле они уже давно были в США. Мэллон плохо хранил секреты, и какие-то слухи проникли в печать, но даже Александр Бенуа в Париже их яростно опровергал – будучи, вероятно, жертвой дезинформации, подброшенной из СССР, а главное – не в силах допустить даже возможности такого варварства в России. Умирая, он в бреду еще вел экскурсию по Эрмитажу.

Я помню, как передавали из рук в руки номер журнала «Америка», где были опубликована статья о коллекции американского посла Буллита: венчальная корона русских царей из бриллиантовых поясов Екатерины, часы царя Алексея Михайловича и многое другое, купленное, как было сказано, в антикварных магазинах Москвы и Ленинграда. Оружейная палата и Эрмитаж были превращены в антикварные магазины.

Хан хранил свои секреты более надежно, но после его смерти наследники предпочли делить между собой не драгоценные иконы, а деньги, и «Кристи» устроил сенсационную предаукционную их демонстрацию. Тетерятников, побывавший на ней, опубликовал, кажется, в «Нью-Йорк Таймс» статью, где утверждал, что все иконы – фальшивые. Но у владельцев были официальные документы советского правительства и экспертизы, полученные в 1930-е годы в Москве, и «Кристи» подал в суд на Тетерятникова. Несмотря на давление гигантского торгового дома Володе удалось доказать, что ни одна из икон не была написана в XII–XIV веках, а что одна из них написана на филенке от двери XIX века. Володя долго занимался этой историей, выяснил, что Игорь Грабарь, конечно, из патриотических соображений, но, бесспорно, с благословения советского руководства, организовал группу старых реставраторов, по преимуществу из старообрядческих семей, где и пятьдесят, и сто лет до этого частью как подделки для коллекционеров, частью как имитации для староверов повторялись и варьировались дониконовские иконы. Меня Володя через общих знакомых расспрашивал, что я помню о Тюлине, который не только был величайшим знатоком, реставратором и коллекционером, но принадлежал к старообрядческой династии художников: его отец во главе иконописной артели восстанавливал перед революцией один из иконостасов Успенского собора московского Кремля. Собранная Грабарем бригада изготовила несколько десятков шедевров, которые советское правительство с удовольствием и успехом продало, может быть, потому, что в русских иконах тогда, да и сейчас на Западе мало кто понимает. От обвинений Тетерятникова в злостной клевете суд Володю оправдал. Володе удалось представить даже какие-то документы и свидетельские показания о проделанной Грабарем с его бригадой гигантской работе. Остается неясным, как советское правительство объяснило массовое производство и продажу фальшивых икон и как расплатилось с обманутыми наследниками Хана.

Правда, другая искусствоведческая «ошибка» Грабаря осталась нереализованной, а потому не привела к суду и международному скандалу. Мне о ней рассказывали хорошо знавшие Сергея Меркурова – первоклассного русского скульптора, автора памятников Достоевскому, Тимирязеву, 26-ти бакинским комиссарам, но главное – бесчисленного количества изображений Ленина и Сталина, из которых уничтоженные, к несчастью, гигантские памятники Сталину на ВДНХ и канале имени Москвы были по своей чудовищной мрачной силе не менее значительным памятником террора и безумия в нашей стране, чем «Иван Грозный» Эйзенштейна. Меркуров пользовался благоволением Сталина и в выделенном ему в Сокольниках двухэтажном доме с большим участком за его счет всегда жили десять-пятнадцать одиноких немолодых художников, которым некуда было деться в Москве 1940-х годов. Два рассказа о нем Зинаиды Константиновны Монакиной (в неудачном браке – Долгорукой) меня особенно веселили.

Первый начинался с вопроса шофера, отвозившего Меркурова из городской квартиры в Сокольники:

– Сергей Дмитриевич, а кто это приходил к вам сегодня?

– Коля, а ты как – зарплатой доволен? Вовремя тебе ее выдают?

– Да, да, конечно, доволен. Никаких сложностей не бывает.

– А в Сокольниках тебе дрова дают? Хватает их тебе?

– Да, всегда дают, иногда даже больше, чем нужно.

– То есть обид у тебя никаких нет?

– Да нет, ну что вы, какие у меня могут быть на вас, Сергей Дмитриевич, обиды…

– Ну, если так, то свою работу, Коля, ты делай сам и меня не спрашивай.

Второй рассказ был ближе к «ошибке» Игоря Эммануиловича Грабаря. Сразу после войны Меркуров был назначен директором Музея изобразительных искусств, развесил там картины из Дрезденской галереи – возможность прикоснуться к ним, собственно, и была для Меркурова единственным стимулом для согласия руководить музеем. Все картины были в идеальном состоянии, поскольку они были сохранены (спрятаны в пещерах) в условиях с идеальным микроклиматом, и даже перевозка не могла их повредить – каждая была в специально изготовленном для нее ящике. Все рассказы и даже фильм о том, что картины (те, что были экспонированы) нуждались в реставрации – позднейший советский вымысел, который должен был скрыть неудавшуюся попытку присвоить драгоценные картины. По рассказам (московским легендам), Сталин, ничего в этом не понимая, якобы хотел включить Дрезденскую галерею и Пергамский алтарь (остальные разграбленные музеи и замки