В преддверии судьбы. Сопротивление интеллигенции - Сергей Иванович Григорьянц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На первый взгляд, все участники «субботников» были коллекционерами. У Бориса Александровича небольшая, но с замечательным вкусом подобранная коллекция, где была очень хорошая французская Венера XVII века из числа тех картин, которые исключил из Эрмитажа Николай I, прекрасная голландская гуашь, видимо, «мастера ночных пожаров», «Павел I» Боровиковского из тогда непризнаваемых его крупных миниатюр на кости. Были тщательно отобранные прикладные вещи, несколько крупных и первоклассных итальянских и голландских рисунков, например, с ведьмой, готовящейся улететь на метле в печь. Коллекции Вертинских были совсем другие и частью состояли из различных уцелевших вещей князей Старицких и Демидовых, которые приходились им родственниками. Собственно, и «субботники» в первые годы у Вертинских происходили в двух боковых комнатах дома Старицких на Зубовском – урожденными княжнами Старицкими были Мария Марковна и жившая в соседней комнате Наталья Маковна. Их старинный дом был превращен в коммунальную квартиру. И однажды на кухне, тесной из-за газовых плит и фанерных хозяйственных шкафчиков многочисленных соседей, одна из теток, живших в глубине коридора, выделенного из анфилады залов с колоннами – у сестер Старицких сохранились фотографии интерьеров их дома в XIX веке, вытирая руки грязным подолом платья, спросила Марию Марковну:
– А вы правда предки Ивана Грозного? Вчера по телевизору показывали наш дом и что-то такое о вас говорили.
На стене висел портрет Марии Марковны в молодости работы Зарянко, в микроскопическом кабинетике – десяток работ Дмитрия Краснопевцева, которого очень любил Николай Сергеевич и поэтому отдавал художнику за его натюрморты литографии Утамаро, что вызывало у остальных участников «субботников» тщательно скрываемое недоумение. Думаю, Николай Сергеевич одним из первых оценил Краснопевцева и стал его покупать. Я видел у него в развеске натюрморт, кажется, конца 1950-х годов. На антресолях нашелся десяток семейных портретов работы крепостных и очень красивый фламандец, написавший свадебную процессию с карликами – картину купил кто-то из Старицких после первой Отечественной войны. Тогда русские не грабили. Но наибольшее впечатление производила атмосфера старорусского дома с креслом, в котором сидел Петр I, с собранием из нескольких десятков первоклассных древних икон – это была не коллекция древнерусского искусства, а дух России и в иконах, и в хозяевах. Во время коллективизации Старицким приходилось продавать серебряные оклады менее ценных (не очень старых) икон: умиравшие от голода крестьяне из их полтавского поместья пришли за помощью, и ризы были сданы в Торгсин – больше продать было нечего. Но все же их коллекции были гораздо меньше, чем у Сановича, Шустера, Манухина или Игоря Качурина.
И Вертинские, и Борис Александрович, и Поповы всё меньше занимались коллекционированием, оставаясь, конечно, среди наиболее замечательных людей, занимавшихся коллекционированием в прошлом. Но когда Вертинским предложили шедевр, сравнимый с лучшими иконами Третьяковской галереи – «Схождение Святого Духа на апостолов» XIV века, – они не стали от него отказываться. Примерно раз или два в год, чаще в Ленинграде, но иногда и в Москве Поповы тоже что-то приобретали – ведь вокруг было так много предложений. Но эти прибавления были несравнимы с тем строительством коллекций, которое происходило десять или двадцать лет до этого. И уж во всяком случае коллекции не могли быть источником дохода для участников «субботников». Не могу забыть, с каким полным неприятием обычно бесстрастная и невозмутимая Татьяна Борисовна рассказывала, как случайно, проходя мимо «Националя», увидела сидящего у окна одного из знакомых коллекционеров, поедающего ложкой из большого судка черную икру. После этого (как, впрочем, и до этого) его нельзя было пригласить на «субботники». Коллекция могла быть способом выживания, спасения от голодной смерти во враждебном варварском мире, но не могла быть источником «сладкой жизни», не должна была становиться профессией. Антикварная торговля могла быть необходимостью, но не могла стать целью, а потому не считалась успешным и единственным делом в жизни. Это и была одна из тех границ, которая отделяла участников «субботников» от, казалось бы, близких наших знакомых.
Другой табуированной зоной, внешней границей, даже приблизиться к которой считалось низостью, был советский «истеблишмент» (тогда так не говорили, но суть подразумевалась та же). Советские заработки тоже не могли быть самоцелью. Лишь однажды Игорь Николаевич постарался получить довольно крупный оформительский заказ для того только, чтобы от него рассчитывалась его пенсия. Татьяна Борисовна в цехе прикладной графики работала день и ночь, но деньги уходили на поездки в Ленинград, комнату с террасой летом в Троице-Лыково, редкие антикварные покупки и безумно тогда дорогие и редкие западные книги по искусству, а также на картошку, яйца вкрутую, чай, раза два в неделю бутылочку водки с гостями, ну и, конечно, кильку или селедочку на закуску. И никогда коллекционные удачи или «негоции», как их любили называть и, главное, часами обсуждать Рубинштейн и Шустер, не были предметом разговоров. Это и близко не было встречей «тертых» и «поднаторевших», как описывает Дудаков вечера у Рубинштейна (впрочем, они стали такими только после смерти Татьяны Алексеевны). Характерным для наших «субботников» и разговоров было письмо ко мне, видимо, уехавшему в Киев, Татьяны Борисовны: «Собственно говоря, ничего нового или лучезарного не произошло. Ожидалась выставка Пикассо, но ничего не было. Единственное, что было очень интересно, это фильм Антониони «Затмение». Если в Киеве он идет, посмотрите обязательно. Сейчас я очень увлекаюсь книгой Мальро «Метаморфозы богов». Мне удалось ее заполучить (дорогой ценой). В библиотеке она хоть и есть, но в читальном зале такую вещь не прочтешь. Сложно… Думаю, так же осуществимы некоторые так и не состоявшиеся походы, например, в музей минералогии».
Рассказы на «субботниках» как, впрочем, и в нескольких других известных мне московских домах, лишь изредка приближались к анекдоту, чаще к мартирологу русской культуры. Николай Сергеевич Вертинский как-то рассказывал, что к столетию со дня рождения Ленина в 1969 году ЦК КПСС решил открыть музей вождя в селе Шушенское и
