Очень хотелось солнца - Мария Александровна Аверина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перед диваном, вокруг стеклянного (идеальной прозрачности!) журнального стола располагались два глубоких кресла, у окна стояла пара стульев – вот и все.
Но главное – все это было феноменально чистым. Просто стерильным! Создавалось ощущение, что не только житейские бури, но и вездесущая, всепроникающая беспощадная пыль боялась нарушить идиллию этого тихого рая. Не то чтобы в моей, теперь холостяцкой, берлоге все заросло и обрушилось, но без заботливых и вездесущих Нининых рук мне, конечно же, было тяжело поддерживать в ней прежний порядок. И частенько, вытаскивая книгу из огромной стопки, которая годами высилась на моем стареньком, но таком уютном и привычном, прошагавшем со мной всю мою клочковатую жизнь столе, мне приходилось кашлянуть от облачка вспорхнувшей пыли.
При жизни Нины я как-то и не замечал, что, как и когда она делала. Разве что время от времени меня привлекали к особо тяжелым работам, например вытащить на снег тяжеленные ковры из гостиной и нашей спальни, от души помахать по ним веником да постучать пластиковой узорчатой пылевыбивалкой. Но с тех времен, как в наш быт прочно вошел пылесос, я был и вовсе избавлен от домашних хлопот!
Сейчас же дни, когда мне приходилось делать более или менее глобальную уборку, превращалась в «вырванные из жизни» и воспринимались мной как досадные недоразумения. Никогда не имеющий достаточно времени, всегда опаздывающий со срочными текстами, одним глазом глядя в открытую книгу или недописанную работу, другим – на щетку, я старательно возил пылесосом по полу, раздражаясь потом оттого, что приходилось его чистить, заново перемазавшись в этой же самой, только теперь очень концентрированной пыли. Делал это как-то неловко, и казалось, все так старательно собранное снова ложилось на свое привычное место – в этом меня убеждала пылевая метелка, с которой вихрем, уже в крайней степени нервного раздражения от пустой потери времени, проходился по квартире. Словом… уборка не казалась мне плодотворным занятием. И я, к несчастью, не имел ни времени, ни желания уделять ей столько внимания, сколько, наверное, требовалось. А потому всегда оттягивал этот неприятный момент до той минуты, пока над моим письменным столом мне не приходилось поздороваться, например, со свесившимся с потолка на паутинке симпатичным пауком. Или не обнаруживалось на кухне, на какой-нибудь поверхности, непонятно откуда взявшееся и неоттирающееся ржавое пятно. Это меня отрезвляло, становилось стыдно перед самим собой, я переставал отвечать на телефонные звонки, отменял визит на какую-нибудь очередную конференцию или симпозиум и, чертыхаясь и проклиная все на свете, сутки елозил по квартире, чтобы назавтра… снова встретиться с пылью на письменном столе.
Здесь же все белые поверхности были белыми без единого пятнышка, диван и кресла – безупречно бежевыми, стекла – хрустально-прозрачными, потолки – свеже-снежными, словно их только что побелили. Плитка на полу в кухне и коридоре всегда сверкала, как зеркало, отражая свет, краны в ванной блестели…
Обозрев все это, я вдруг ощутил себя аборигеном, дикарем, увальнем, невольно вломившимся в некий мне совершенно незнакомый, отлаженный, безмятежный и очень размеренный мир, в котором все устроено очень правильно и надежно. И где я со своей лохматой, дерганой и нервной жизнью являюсь неким чуждым элементом, портящим всю эту феноменальную гармонию.
Чуть ли не впервые в жизни я застеснялся своего не слишком нового свитера, поправил и разгладил поверх горловины воротник рубашки, раздумывая, не застегнуть ли верхнюю пуговицу, и даже невольно глянул на свои носки: точно одинаковые? Бывало со мной такое после смерти Нины, что по рассеянности и в спешке я выхватывал из ящика то, что попало под руку, ориентируясь по более или менее одинаковому цвету, и уже на работе обнаруживая, что они не совсем одинаковые, например, по фактуре.
Но самое потрясающее ждало меня справа от книжных шкафов, в углу, напротив двери, там, где нет окна. Заботливой, неравнодушной рукой именно сюда (вероятно, чтобы свет не бил в глаза) был помещен гигантский многоэтажный угловой письменный стол. Замысловатые надстройки с полочками ломились от бумаг и дисков, однако сложенных и подровненных в идеальные стопочки, перемежающиеся аккуратными коробочками для степлеров, скрепок и прочей канцелярской мелочи. Как и положено по всем медицинским рекомендациям, слева от огромного монитора на специальной полочке жил пузатый ноздреватый кактус.
Контраст был убивающе-разительным! Мой рабочий стол имел всегда мой собственный порядок: что и где лежит и зачем туда помещено, определялось годами привычки. Я мог не глядя протянуть руку и достать что требовалось, вне зависимости от того, стоял ли этот, купленный мной еще в студенческие годы, стол в общаге, или потом – в квартире Нининой мамы, или в нашей… то есть теперь в моей. Никому из домашних даже не приходило в голову к нему приближаться! И, хотя я не раз и не два за жизнь ловил Нинин укоризненный взгляд и слышал тяжелый, старательно подавляемый вздох, с которым она окидывала мой «творческий хаос», тем не менее строго соблюдая нашу договоренность, жена никогда даже не пыталась пройтись по столу хотя бы тряпкой. Это время от времени я делал только сам.
На столе Егора же, при всей его – впрочем, строго упорядоченной! – перегруженности, не было ни пылинки!
Как? Как эти люди умудрялись бороться с тем, что годами отравляло мою жизнь? Они уже казались мне богами…
– Вот, возьмите!
Опять неслышно появившаяся в комнате Нелли протянула мне идеально прозрачный высокий стакан с красноватой жидкостью – только что соломинка в нем не плавала! И я снова поймал себя на мысли, что, прежде чем его взять, мне хочется не только пойти помыть руки (стакан был так чист, что руки мои мне показались недостойными его касаться), но и потуже затянуть у горла не надетый мной в этот раз галстук (о чем тут же пожалел). Дома такие стаканы Ниной выставлялись на стол в большие праздники, и потому сейчас я даже застеснялся: такой стакан – из-за меня? И только потом сообразил, что это другая привычка, что эти молодые люди так живут и ничего сверхцеремонного в использовании для меня – праздничного, а для них – рядового стакана под рядовой напиток в обычный вечер в их сознании просто нет.
– Спасибо…
Тут я понял, что морс весьма кстати: в горле у меня слегка пересохло, голос предательски хрипанул.
Нелли, все так же держа в руках баночку с
