Гностики и фарисеи - Светлана Замлелова

- А здесь был дождь, - вдруг прошипела она, завидев воду в придорожной канаве. - И какой!.. Точно! Здесь был ливень, сильнейший ливень. Каки-ие лу-ужи!

Помолчали.

- Да и в Суздале идёт дождь. Ну, точно - вон там, впереди тучи.

Между тем, и "вон там", и вот здесь свод небесный был так чист и светел, что, казалось, дождя не будет ещё месяц.

- Боже мой! - вдруг восторженно выдохнула Люда. - Суздаль - это чудный город! Это не поддаётся описанию! Я в жизни не видела города лучше! Такие улочки, церковки кругом!.. Там русский дух! Там Русью пахнет. Русалка на ветвях сидит. Пойдёт направо - песнь заводит, налево - сказку говорит… - "процитировала" она. - Боже мой! Это так-кая красота!.. Сказочный город! Просто сказочный…

- Лучше Москвы, что ли? - недоверчиво осведомилась Глаша, забыв о мучившем её голоде.

- Тоже нашла красоту! - Люде такое сравнение не понравилось. Она скривила губы и возмущённо зыркнула на Глашу. - Суздаль - это… это… это - песня в камне! Я только однажды там была, но запомнила на всю жизнь. Он мне иногда снится. - Люда блаженно закатила глаза.

- Кто?! - Глаша испугалась.

- Да Суздаль! "Кто!.." - Люда опять зыркнула. - Там у них главный храм стоит на такой площади, - продолжала она, - а площадь та - зеркальная! Идёшь, самого себя видишь. Это чтоб перед тем, как в храм войти, человек на себя посмотрел бы и грехи бы свои вспомнил… И по площади той, вот прямо по зеркалам, павлины ходят! Хвосты распуши-и-или! Головами кру-у-утят! - и Люда попыталась изобразить, как ходят павлины.

- А павлины-то зачем? - удивилась Глаша. - Да они зимой перемёрзнут!

Но Люда не успела ответить, потому что в разговор вступила Таня.

- Врёшь ты, Люда! Нигде я зеркальных полов не видела. Даже в Москве до такого ещё не додумались... А тут какой-то Суздаль - и вдруг зеркальные полы. Где это они зеркал столько набрали?

- Откуда я знаю? - Люда обиделась. - Я им зеркала не укладывала. Приедешь - спроси. - Она отвернулась к окну.

- И про павлинов врёшь! - Таня покачала головой. - Не могут павлины в Суздале по улицам ходить. Даже в Москве нет павлинов. И Глашка права - перемёрзнут они зимой. Вот если бы ты сказала, что в Астрахани павлины, ну, я бы ещё поверила. А вот насчёт Суздаля я сомневаюсь. Там зима-то вроде московской. Даже холоднее, наверное... Какие ж там павлины?

- Павлины, я думаю, до плюс четырёх выдерживают, - задумчиво произнесла Глаша.

- Это почему так? - не поняла Таня.

- А у меня дома мандарин в горшке растёт. Про него в книжке сказано: зимой содержать при температуре 4-6 градусов. А павлины живут там же, где и мандарины. Значит, и температуру такую же выдерживают.

- Я и говорю - в Астрахани, - уточнила Таня.

- Ну, да. Пожалуй, в Астрахани павлины могут жить, - согласилась Глаша. Но тут же вспомнила, что она голодна и тяжко вздохнула:

- Так нам и не удастся сегодня поесть! Вот посмотрите, приедем в Суздаль - разразится такой дождь!.. Мы не сможем выйти на улицу, и останемся голодными!

Люда кашлянула. Таня вздохнула.

- Меня уже мутит с голода. Ну почему мы не остановились там, на той чудной полянке, в ельничке?! - это она сказала капризно. - Какие тучи над Суздалем! Портится погода. Портится... - это уже пророчески.

Глашин шелест прервала Таня:

- Хватит зудеть, Глаша. Никаких ельничков мы не проезжали. Ну, зачем ты врёшь? Что ты терпение у людей испытываешь? В следующий раз никуда тебя не возьмут, дома будешь сидеть.

- И не надо! Не надо! А что я сказала-то? Ну что? - она снова возвысила голос.

Таня отвернулась и уставилась в окно. А Глаша опять зашипела:

- Какие лужи! Тучи движутся в сторону Суздаля. А там ещё свои тучи, там уже льёт. Мы приедем в самый ливень, не найдём полянки и останемся голодными! А всё почему? Потому что не захотели остановиться в том ельничке! А там - и солнышко, и сухо. Сейчас бы уже поели… - Она собралась было засмеяться, как вдруг Люда, решившая, что пора разрядить обстановку, возопила:

Курды́-мурды́-о-о-ой!

Это была одна из доморощенных песен Люды.

Никто, включая её саму, не знает, что значат эти волшебные слова. Никто никогда не слышал этого дикого мотива, напоминающего индейский клич. Но напев производит на людей магическое действие: он не оставляет равнодушным ни единого слушателя.

- Тьфу ты, Людка! Чтоб тебя!.. Напугала, окаянная! Чего ты орёшь-то? Больше песен, что ли, не знаешь? "Курды-мурды!.." - Глаша камнепадом обрушилась на сестру. Люда пожала плечами, закрыла глаза и откинулась на подголовник.

- Ну вот, с испугу еще сильнее есть захотела. Какой же здесь был дождь! Какой дождь! Здесь, наверное, давно такого дождя не было. А я давно так не голодала. Ну, просто живот подвело. - Она зашлась своим нервным смешком. - Когда же мы наконец приедем?

Её шипение осталось безответным: Люда впала в летаргический сон, Таня сделала вид, будто ничто никогда её так не интересовало, как происходившее в тот момент за окном.

СУЗДАЛЬ 4 - мелькнул указатель.

- Ну вот, здесь ещё нет дождя, но, судя по всему, сейчас ливанёт. Да-а! Измученные мы въехали в Суздаль! - заколыхалась Глаша.

- Скажи ещё "усталые, но довольные". Чем это ты так измучена? - Тане не изменяло чувство справедливости.

- Как это чем?! Как чем? Да у меня же голодный обморок сейчас будет. Если мы не покушаем, конечно, - Глаша так разволновалась, что опять сбилась с шёпота на крик.

Когда невиновного обвиняют в преступлении, которого тот никогда не совершал, первая реакция - оправдаться, доказать свою невиновность. Но чем более упорствует обвинитель, тем менее остается у обвиняемого уверенности в своей правоте. Сомнения закрадываются в душу - а ну, как и вправду я?

У Глаши есть один бесспорный талант. Она способна вызвать чувство и даже сформировать комплекс вины у человека и с очень крепкими нервами. Она внушит этому человеку, что все несчастья ближних - из-за него. Она вспомнит тысячу примеров его бесчеловечности, ставшей причиной чьих-то страданий. Она достанет доказательства, предъявит улики и приведет свидетелей его асоциального поведения. Спорить с ней бесполезно. Она не станет возражать, а просто поднимет глаза к небу и тяжело вздохнет. Словно желая сказать: "Что можно ответить этому извергу?"

Суздаль встретил нас засухой. Правда, Глашу это уже не занимало. Остальным же давно хотелось одного - встать где-нибудь лагерем и накормить голодающую.

А Глаша тем временем приободрилась. Она почувствовала, что одержала верх и оттого, позабыв про свой ужасный шепоток, заговорила громко, можно даже сказать, чеканя слова:

- Здесь?! Ну, нет! Кругом - жильё!.. Там?! Да вы что?! Там же помойка! Я так и знала. Я знала, что в городе негде расположиться: всё дома да помойки.

Наконец улочка, по которой мы двигались, завела нас в тупик. Мы выехали к пруду, окружённому ивами и камышом. На берегу, с нашей стороны, паслись домашние гуси, а чуть в сторонке блеяла привязанная коза. На другом берегу стоял монастырь, отражавшийся всеми куполами и стенами в воде. В монастыре, как водится в таких случаях, звонили к обедне. Огромный чёрный ворон уселся на крепостную башню и тоскливо крикнул. Из камышей выплыла гусыня, а за ней - словно нанизанные на одну нитку, неуклюжие гусята. На мостках сидел полосатый кот, не обращавший на птиц никакого внимания. Его больше занимали рыбки, резвившиеся в прозрачной воде.

Такие картины, обычно, вдохновляют, настраивают на лирический лад. Охватывает блаженное чувство любви ко всему живому. Хочется забыть о мирской суете и вести тихую, уединённую жизнь, посвятив себя служению ближнему. Хочется простить людские слабости и прегрешения. Хочется направить человечество на путь мира и любви друг к другу.

Но чуждые всего земного мысли прервала Глаша, которой зачем-то вздумалось разбить водное зеркало обломком кирпича, валявшегося тут же.

Зеркало треснуло, осколки разлетелись сотнями страз, монастырь утонул.

В это время Люда, решив, что настал её звёздный час, как всегда неожиданно для всех, запела:

Солнце светит ярко, луна горит порой!

Где ж ты мой татарин, татарин молодой?

А я твоя татарочка, танцую ж я с тобой…

Правда

В тесной кухне пахло тряпкой и жареной рыбой. Из раковины выглядывала грязная сковорода. На полу, покрытом линолеумом, блестели матовым блеском застарелые пятна. Тёплый весенний ветер задувал в открытую форточку и поигрывал серой тюлевой занавеской. А на узком подоконнике стояли в ряд, как солдаты, пакеты из-под молока со срезанным верхом. В пакетах прочно обосновалась рассада.

Танька Рыбкина, рябая и крупитчатая бабёнка лет тридцати, смахнув на пол крошки и сбросив щелчком таракана, расположилась за кухонным столом. Правую ногу Танька поджала под себя, отчего стала казаться ещё дороднее, и телеса Танькины свесились с табуретки по обе стороны. Сдвинув брови, сопя и высунув кончик языка, Танька что-то писала.