Вчера - Олег Зоин

К чаю мама достала заветную поллитровую баночку прошлогоднего акациевого мёда. И сразу в воздухе расплылся характерный акациевый аромат: очень тонкий, нежный, живой, изысканный, разлетающийся, как дуновение ветерка. Такой сильный, что даже благородный дух пирожков уступил пришельцу. А уж стоило пригубить чайную ложечку с мёдом, как обволакивающе–ласковый акациевый вкус, усиливающийся после проглатывания, не мог не восхитить сладкоежек. То есть пробуешь тонкую и нежную субстанцию, проглатываешь, а во рту всё нарастает мощный сладкий восторг.

Удивительный мёд — не засахаривается и не теряет прозрачность на протяжении года, а то и двух лет.

Мама по случаю прихода старинного Сенькиного друга вынула из хитрой шкатулки и положила перед ним единственную посеребрённую чайную ложечку ещё тех, то ли царских, то ли нэповских времён, так что получился маленький праздник дегустации. Причём, акациевый мёд своеобразен и при тесте «с ложкой», — несмотря на жидкую консистенцию, при вращении ложки мёд не стекает, а прилипает к ней. Ёня оценил жертву, принесённую Анной Николаевной, и высоко оценил медок. Сеньке и Нине достались обыкновенные мельхиоровые ложечки, но и из них мёд восхищал.

Пока невоспитанно сёрбали чай (не отсюда ли фамилия — Серба?), Сенька в смятении ожидал развязки разговора, когда надо будет как–то объяснить другу свой жизненный тупик.

Но надо, надо начинать неприятную исповедь. Нина поняла проблему и пришла на помощь. Беззаботно улыбаясь, спросила Ёню:

— А как Сенькин побег из армии у вас тут народы восприняли? Небось, проклинают, как врага народа. Или теперь ещё навечно и в психа записали?..

— Ё-моё! Кому какое дело! Хотя тогда, по–горячему, думаю, весь город, в смысле все наши по школе, ну и учителя, конечно, гудели долго. Тем более, что и ко многим из них приходили ходоки из части и из органов… Я сам ведь тогда ещё дослуживал, всё узнал только через год, после демпеля…

Потом ещё разок, когда узнали о приговоре института Сербского, поохали и поахали…

— Значит, меня все списали в расход. Короче, шизик, идиот, суматик! Ты не представляешь, Ёня, как я первый год после возвращения боялся лишний раз выйти на улицу. А вдруг встречу кого из наших. Что скажу? Иду по Артёма в аптеку мимо окон твоих родителей, а зайти ну не могу и всё — опять, что скажу? Что услышу в ответ?..

— Зря ты, Сень, никто из наших тебя не осуждает, представь. А тем более мои. Так сложилась жизнь. Хотя наша классная Елена Степановна, так та, по правде, очень сокрушалась, ведь считала тебя подающим большие надежды. Но и она, мне кажется, тебя не упрекнёт…

— Вот и я говорю Сеньке, не дрейфь, постепенно пыль уляжется. Надо в финансовый восстановиться, добить высшее, а то так трудно будет устроиться в жизни… — наливая свежего чайку, пропела Нина.

— Да… — Задумался Ёня, понимая, что хорошо бы сменить пластинку с такой болезненной темой. — А ты помнишь, Сень, нашу школу, наших вредных училок, дирёшу Неприступенка?..

Семён благодарно помнил школу, её радости и горести.

— Ну как же! Как же! Вот заходит в класс тощая, бледная, с печальными глазами вечно голодного чела химичка «Бледная спирохета». Сразу берёт быка за рога:

«Здравствуйте, а теперь садитесь! Отвечать будет вызванный. Пинкер, к доске с дневником…»

Ёня расхохотался:

— Нина, не верь ему, это «Бледная спирохета» так Сеньку любила дрессировать. Вот я лично больше всего боялся страшненькую, в большущих «буржуйских» очках англичанку «Миледи». Особенно, когда она, вечно опаздывая, ураганно влетала в класс:

«Гуд монинг, чилдрэн! Ху из он дьюти тудэй? Мисс Эйнгорн? Вэл! Ху из эбсэнт? Мисс Крохмаль? Вэл! Мисс Чуроватенко, гоу ту зэ блэкбоуд!..»

А милейшая и добрейшая русичка Евгения Анатольевна? А классная мама Лена?..

— Да… — Согласился Сенька. — Но встретиться с ними я, честно, не готов. Буквально боюсь…

— Да не зацикливайся ты на Серпах этих. Без двух ног живут. А у тебя такая милая жена, что вы вдвоём любые горы свернёте и одолеете… Я вот, глядя на вас, тоже, наверное, начну личную жизнь организовывать. Тем более, горОНО вроде квартиру к концу года обещает…

— Вот и хорошо… — Зарделась Нина. — Не забудь нас на новоселье пригласить!..

— Договорились!..

Выпив ещё по стакану чая с тортом, решили пройтись по свежему воздуху.

Ёня попрощался с Анной Николаевной. Не забыл и бабушке Фросе доброе слово на прощанье сказать. Вспомнил, каким отменным борщом та потчевала его с Сенькой в хуторе Казачьем, когда после девятого класса он гостил там пару деньков…

На улице Артёма ярко светило солнце. Было по–майски тепло и безветрено. Акации уже отцветали и их медово–дурманящий запах расслаблял и успокаивал. Ребята поднялись по Анголенко, намереваясь прошвырнуться по Броду.

Медленно пошли по Карла Либкнехта в сторону площади Свободы. Перед облдрамтеатром Сенька остановился и прервал Ёню, рассказывавшего о состоянии материально–технического обеспечения школ в Мелитополе, и широко открыл правой рукой панораму от гостиницы «Театральная» в сторону Гастронома № 1, больше известного как «Люкс».

— Вот здесь в 1956‑м, кажется в июле, я провожал шахиню Сорейю с каким–то там шахом Реза Пехлеви…

Нина и Ёня дружно грохнули.

— Ну и как? Она тебя не забыла? Шлёт открытки? — ущипнула Сенькин локоть Нина.

— Ну как же, сохнет и плачет. Но я же теперь человек женатый — и не подумаю нервы напрягать… Ха–ха!..

Нину все–таки доломала бессмысленность их с Семёном семейной жизни, и она решила продолжить образование. У неё же действительно превосходные математические способности, и было жаль их хоронить. То есть решилась на развод.

Однажды, гуляя вечером по Броду, Нина предложила Сеньке посидеть на скамеечке в сквере Пионеров. Они свернули в сквер и как раз у входа со стороны проспекта нашлась свободная скамья, с которой только что тяжело поднялись две громоздкие, как осенние перекормленные куры, пенсионерки.

— Сень, — ласково прижалась Нина щекой к Сенькиной щеке, — я у тебя большая неблагодарная дрянь, но, кажется, не могу с собой справиться…

В её глазах стояли слёзы.

— Что случилось, радость моя? — испугался Семён, обнимая любимую жёнушку.

— Я… надумала… поняла, что нам не быть вместе… Я плохая жена… Тебе нужны дети, а я всё не могу забеременеть… И мне нужны… Когда в 57‑м тётя меня уговорила сбросить, надо было не соглашаться… А теперь в консультации сказали, что тот аборт привёл к бесплодию…

— Милая, что ты такое городишь? Лучше тебя на свете нет. А дети — не вопрос. Решим с жильём, из детдома возьмём. Усыновим. Ну что ты, зая?.. Выбрось всё такое из головы!..

— Нет, Сенька, родной мой! Я уже решила… Прости меня, если можешь. Я пять лет пыталась уговорить себя. Пыталась стать для тебя главным человеком. Приехала в Запорожье… Я не изменяла тебе… Хотела родить детей… Ты же всё понимаешь… Устала я… Больше — не могу!..

— Что не так, Нинуля? Мы же самое трудное одолели, и я благодаря тебе не спился, не деградировал. Как–нибудь пробиваться буду. Быть может, на литературном фронте удастся продвинуться, там партийность иногда отступает перед способностями…

— Сень, но ты стань на моё место. Золотая медалистка, с неплохими математическими способностями, и — у разбитого корыта, как какая–нибудь дурочка… Что мне, до самой пенсии бухгалтером ДОСААФа горбиться?..

— Но, Нина, Лобачевский, всё же, мужчина…

— Не будь таким ретроградом. А Софья Ковалевская?.. Я чувствую, что во мне пропадает математическое призвание. А вдруг мне суждено создать новое направление? А я уже и так пять лет потеряла…

На проспекте зажглись фонари. Легковых машин прибавилось, как прибавилось и фланирующей по Броду галдящей молодёжи. Легковушки непрерывно истошно сигналили, потому что чуваки и чувихи нахально перебегали улицу, буквально выпархивая из–под фар медленно и величественно плывущих машин.

— Значит, я тебе жизнь испортил? — Вздохнул Сенька. — Конечно, если бы я не порвал с Системой, то вполне мог бы стать её не худшим звеном. Прокурором, например, или судьёй… Но для этого надо было бы всю жизнь пресмыкаться и лизоблюдствовать. Укреплять государство, построенное на насилии и лжи. Так что я не жалею о своём выборе. Правда, не знаю, как будет завтра, как нам жить.

Я тоже мечтал о детях. Но это в идеале. Главное — семья. А двое — это и есть самое крепкое в мире, если верят друг в друга и вместе идут по жизни…

Знаешь, я в детстве, в классе пятом, мечтал об уединённой простой жизни. Как говорится, вдали от шума городского. Воображал, что я на острове, с красивой девочкой, такой, как тогда жила по соседству. У нас дом, сад, огород, всякая живность. И прямо у порога — голубой океан… Я тогда даже из дому сбежал. Помнишь, я тебе рассказывал? Я убежал в поисках такого острова. А может быть, меня влекло к отцу, когда он как раз осматривался в Австралии и думал обо мне и маме… Но из всех этих мечтаний пока лишь ты да я. Но дом ещё не поздно построить, хотя теперь принято жить на этажах…