Избранное - Оулавюр Сигурдссон

Я действительно ошибся. «Светоч» брали нарасхват. Он влетал в натопленные гостиные состоятельных граждан, впрыгивал на чердаки к мерзнувшим швеям и мрачным бобылям, озарял своим блеском жилища бедняков — подвалы и деревянные хибарки, выходил с рыбаками в море, на автомашинах и в почтовых сумках двигался в деревню. Четыре редактора написали хвалебные статьи об этом еженедельнике, который начал с такого успеха. Правда, орган радикальных социалистов, печатающийся на отвратительной бумаге, опубликовал отрывки из новеллы о Каури Скарпхьединссоне и выдержки из статей шефа, Арона Эйлифса и заведующего Управлением культуры, обильно пересыпая их восклицательными знаками и оценками умственных способностей авторов. Однако подобная критика, исходящая от антинациональных элементов, не имеющих ни денег, ни недвижимости, ни доходных предприятий, скорее способствовала победоносному шествию «Светоча», нежели препятствовала ему. Народ звонил в редакцию с утра до вечера и подписывался на журнал. Люди с шумом врывались к нам и оформляли годовую подписку, кое-кто слал растроганные письма и желал успеха, множество умельцев-поэтов направляли нам свои стихи и поэмы, порой весьма искусные. Молодежь и старики, богачи и бедняки приняли «Светоч» восторженно, словно долгожданное культурное событие. Все распевали песенку о Магге и Маунги.

Утром раздается телефонный звонок, я снимаю трубку:

— Редакция и экспедиция «Светоча».

— Здравствуйте, — говорит могучий женский голос, чем-то мне знакомый. — Мы с мужем вчера вечером читали ваш журнал, и он так нам понравился, что я сказала: «Этот журнал мы будем читать». Вы собираетесь печатать еще такие рассказы, как «Любовь и контрабанда»?

— Собираемся.

— Мы с мужем умеем ценить хорошие и красивые рассказы, которые хорошо кончаются и оказывают на народ благотворное влияние. Я сказала мужу: «Вот есть все-таки хоть один исландский писатель, который пишет о здоровых людях и настоящих чувствах». Я всегда молила бога, чтобы он оградил меня и мой дом от этих писателей-агитаторов, которые только и делают, что пишут о духовных и физических уродах и без конца смакуют безбожие и развращенность нынешней молодежи.

— Вы намерены подписаться? — спросил я.

— Я прочитала мужу вслух стихотворение Арона Эйлифса, и мы решили, что автор, наверное, священник. Он не пастор?

— Нет, он бухгалтер.

— Ну, неважно, такое изумительное стихотворение мог и пастор написать, — сказал голос. — А еще он написал замечательную статью о рафинаде. Признаться, я и понятия не имела, что сахар просто губителен для здоровья. Вы не собираетесь напечатать другие стихи и статьи Арона Эйлифса?

— Планируем.

— С другой стороны, я поражена, что вам вздумалось напечатать такую чушь, как этот текст к танцевальной мелодии недели. Мне вовсе не по душе, чтобы моя дочь, невинный ребенок семнадцати лет, распевала дурацкие песни, смысл которых ей непонятен. Я сказала мужу, что лучше бы вам поместить в этом хорошем журнале новый псалом или назидательную проповедь о богобоязненности и целомудрии. Все газеты и журналы будто стыдятся писать о христианской религии.

— Я передам это редактору.

— Все же мы с мужем решили подписаться для пробы на ваш журнал. Запишите: маляр Лаурюс Сванмюндссон, Раунаргата, семьдесят. Мы всегда за все платим вовремя.

В конце дня, сняв трубку, я привычно произнес:

— Редакция и экспедиция «Светоча».

— Вас не тошнит от этого названия? — резко спросил грубый мужской голос. — Не могу понять, что вы такое — идиоты или мерзавцы.

— Кто это? — удивленно спросил я.

— Доктор Хьяульмюр Финсен, — ответил голос.

Я похолодел. Господи, пронеслось у меня в голове, неужели старая Гвюдфинна умерла?

— Советую вам оставить моих пациентов в покое, — продолжал голос. — Вы редактор этого журналишка?

— Н-нет, — пролепетал я, подзывая шефа: — Вальтоур, к телефону!

И обратился в бегство. Выскочил в коридор, скрылся в известной комнатке без окон, запер дверь и вытер пот со лба. «Идиоты или мерзавцы»! Мало приятного заработать такие титулы. Я не сомневался, что шеф мой хороший человек, но… зачем ему понадобилось позорить Гвюдфинну Хадльгримсдоухтир, приписывать ей слова, которых она не только не произносила, но которые вообще звучали по-дурацки? И я тоже хорош: возразил — и успокоился, а надо было треснуть кулаком по столу и пригрозить шефу! «Идиоты или мерзавцы»! Ведь не ровен час бесцеремонность (или опрометчивость) шефа могла отправить на тот свет больную, много раз оперированную женщину. Может быть, ее уже нет в живых. Может быть, я стал в некотором роде соучастником убийства? Меня заколотило. Разве покойная бабушка так воспитала меня, чтобы были основания называть меня идиотом или мерзавцем?

Когда я вернулся в редакцию, Вальтоур все еще разговаривал по телефону:

— Весьма сожалею. — Он, отвернувшись, посмотрел в окно, импозантный, как народный трибун. — Разумеется, я не опубликовал бы интервью, приди мне хоть на минуту в голову… Послужит мне хорошим уроком… Эти ослы считают, что все им дозволено… Так не забудьте о том, что я говорил, и если у вас будет желание… Всего доброго, доктор Финсен, спасибо вам!

Он положил трубку, скорчил гримасу и пожал плечами.

— Она умерла? — спросил я и затаил дыхание.

— Кто?

— Старуха. Гвюдфинна.

Шеф посмотрел на меня, как король на недалекого подданного.

— Тебе надо было бы познакомиться с Каем Мадсеном. У тебя болезненная фантазия.

— Что сказал доктор?

— Ругался.

— А ты что сказал?

— Попросил его написать для «Светоча» заметку о раке и статью о здравоохранении.

От изумления я онемел.

— И как он к этому отнесся? — спросил я, опомнившись.

— Не обещал ничего определенного, — сухо ответил шеф. — Какие все эти сволочи надутые и важные. Хорошенькая у нас в Исландии была бы свобода слова, если бы все надо было со всеми согласовывать!

— А как Гвюдфинна?

— Можешь быть уверен, ей лучше, — ответил шеф и быстро надел пальто. — До чего же мне обрыдло это твое нытье, и все из-за какой-то занудной старухи! Ты закончил перевод из «Семейного журнала»?

— А, «Путь любви». Лежит у меня дома, доделал сегодня ночью.

— Завтра сдаем рукописи в типографию. Смотайся-ка вечерком в Национальную библиотеку и надергай анекдотиков. Хорошо бы еще прихватить историй про шотландцев из старых журналов.

Он быстро нацарапал что-то на листке бумаги, вынул из бумажника две купюры, задумчиво посмотрел на них и отстукал пальцами мелодию на новом в нашей редакции предмете — небольшом сейфе, черном, с золочеными краями.

— Надо сходить к портному и не забыть купить запонки.

— Понятно.

— Заведующий Управлением культуры может прийти в любой момент. Больше я ждать не могу. Вот двести крон. Заплатишь ему. Пусть поставит свое имя на этой расписке.

Он протянул мне листок, и я прочитал: «Г-н Вальтоур Ст. Гвюдлёйхссон выплатил мне сегодня гонорар, 200 (двести) крон, что я и удостоверяю настоящим».

Я изумленно посмотрел на шефа.

— Огромный гонорар. За что?

— По сотняге за каждую статью для «Светоча». Но это между нами. Никому ни слова.

Я обещал помалкивать, хотя меня поразили и непрактичность шефа, и цена духовной продукции заведующего. Лишь спустя несколько лет я наконец понял что к чему.

Незаметно промчались шесть-семь недель. Работы у нас прибавлялось с каждым днем, мне случалось трудиться до глубокой ночи. Я переводил рассказы, крал анекдоты, правил орфографию в рукописях шефа и других авторов, читал корректуру, участвовал во всех этапах мучительного рождения очередного номера. Рассылка журнала лежала в основном на мне, я надписывал адреса абонентов, варил на плитке клей, обряжал «Светоч» в дорожную одежду и относил на почту. В мои обязанности входило также еженедельно взыскивать плату за рекламу: номер еще не успевал выйти, как Вальтоур выписывал счет. Кроме того, если возникала надобность, я бывал бухгалтером и даже кассиром.

Работа отнимала у меня массу времени. Число подписчиков неуклонно росло, все время кто-то звонил по телефону или приходил в редакцию по различным делам. Одни просили новых статей Арона Эйлифса, другие — новых текстов к танцевальным мелодиям, третьим хотелось, чтобы в журнале печатался увлекательный роман с продолжениями, а еще кому-то обязательно подавай спортивный отдел, рубрику «Полезные советы», уголок домашней хозяйки, экономическую страницу или раздел «Вопросы церкви». Многие восхищались стихами поэтов-любителей. Несколько юных авторов, имен которых я никогда не слышал, предложили нам свои стихи и рассказы, вернее, тот сорт литературы, который они называли «зарисовками» или «прозаической лирикой», однако эти ростки словесности нового типа у шефа интереса не вызвали. На первых порах он иногда советовался со мной по поводу туманных «зарисовок» или загадочной «прозаической лирики», но вскоре перестал, сказав, что, дай мне волю, я бы за полмесяца загубил журнал. «Вам надо писать то, что народу нравится читать, — поучал он и так смотрел на авторов, что они либо терялись, либо обиженно надувались, потом добавлял — Иначе вы никогда не прославитесь».