Вот в чем фокус - Герман Дробиз

—   Отслужил, спрашиваю?

Володя снова молча кивнул.

Минутная стрелка прыгнула на следующее деление.

—   Повезло,— сказал Володя.— Другой раз всю ми­нуту ждешь.

—   Домой едешь?

—   Так точно.

—   В Смоленск?

—   Какие вы тут все Вольфы Мессинги,— улыбнулся Володя.— Еще налейте.

—   У нас глаз наметанный. Каждый день мильон на­роду видим. Москву посмотри.

—   Некогда.— Володя двумя глотками опустошил стакан.

—   Некогда так некогда,— согласился дядя.— Мне вот зубы вставить надо. На правый нижний коренник коронку посадить. Тоже некогда.

—   Здравствуйте, Алексей Максимович!

Горький смотрел вдаль, плотно прижимая шляпу к длиннополому пальто. Словно только что сошел с поез­да и взобрался на горку — глянуть: куда попал? Чтб тут такое?

А поперек его взгляда струился, шумел, блистал поток — улица его имени.

—   Здравствуйте, Владимир Владимирович!

Солнце чеканило Маяковскому профиль. За его спи­ной из-под земли выныривали легковушки, выплывали троллейбусы.

Пушкина Володя обошел по периметру постамента и, замкнув маршрут, развернулся лицом к лицу.

—   Здравствуйте, Александр Сергеевич!

Пушкин упрямо не поднял головы. А может, просто не расслышал.

—   Здравствуйте...— Володя замялся, вспоминая имя-отчество.

—   Климент Аркадьевич,— учтиво, но чуть раздра­женно напомнил Тимирязев. И тут же из-за его головы показалась другая, маленькая, принадлежащая живому человеку преклонного возраста. Старик стоял на лесен­ке, приставленной к памятнику сзади, и протирал Тими­рязева влажной тряпкой.

—   Климент Аркадьевич,— наставительно повторил старик, ввинчиваясь тряпкой в каменное ухо.

—   Извините,— Володя виновато отошел.

В тихих коридорах Союза писателей лежали ковро­вые дорожки. Володя бесшумно приблизился к двери с табличкой «Литературная консультация». Ниже кноп­ками было приколото объявление, написанное от руки: «Вниманию юных дарований: у меня жуткий насморк. Обещаю выздороветь ко вторнику. Консультант...» Даль­ше шла подпись-закорючка.

Пока Володя размышлял над этим грустным фактом, к двери бесшумно подошел еще один посетитель. Это было столь же юное дарование, как и Володя, однако внешне молодой человек приблизился к поэтическому облику намного больше по сравнению с демобилизован­ным солдатом. Черная вельветовая блуза, белый отлож­ной воротник, темные брюки, мягкие замшевые туфли. Из кармана блузы торчали красивый узкий блокнотик в белых пластмассовых корочках и вечное перо. Принадлежность юноши к миру литературы не вызыва­ла сомнений.

—   Ох уж этот Кондрацкий,— произнес юноша, изу­чив объявление.— Вечно с ним что-нибудь. Литература требует железного здоровья. Насморк в июле — как вам нравится?

—   Никак не нравится,— согласился Володя.— Но главное, я и до вторника ждать не могу. Меня уже завтра в Москве не будет.

—   Стихи? — спросил юноша.

—   Стихи.

—   Приличные?

—   Во! — Володя показал большой палец.— У нас в роте всем нравились.

—   У вас в роте...— повторил юноша с вежливой из­девкой.— А вам самому?

—   Больше всех,— не задумываясь, ответил Володя.

—   Настоящий поэт,— сказал юноша,— должен быть предельно требовательным к своему творчеству.

—   Слушайте, это я знаю, а вот где бы мне их еще по­казать, чтоб сегодня же посмотрели?

—   Где-нибудь в периодике,— сказал юноша. Он так это сказал, что ясно было: периодику он не уважает.— Поезжайте в комбинат.

Они вместе пошли к выходу, и юноша объяснил, как добраться до комбината, в котором собрано десятка два редакций журналов и газет.

Они вышли на тихую улицу, уже прогретую июльским зноем. Из ворот посольства, из-под арки с арабской вязью, выехал низкий плоский лимузин. Шторы в нем были опущены.

—   А вы сами-то что пишете? — полюбопытствовал Володя.— Тоже стихи? Или рассказы?

Юноша проследил за лимузином, уехавшим в пере­улок, и сказал:

—   Я пишу афоризмы. Афоризм — это краткое изре­чение, острое по форме и значительное по содержанию. Формулировка, между прочим, тоже моя.

—   Знаю я афоризмы. Рожденный ползать летать не может. Такое у вас? Ну-ка, прочтите.

Володя бесцеремонно выдернул блокнотик из карма­на блузы и протянул его хозяину.

Юноша задумчиво перелистал блокнотик. Замелька­ли убористо исписанные листы.

—   Ого! — удивился Володя.— Столько понаписал?

—   Я монтирую пьесу,— сказал юноша.— Монтирую пьесу из одних афоризмов.

—   А зачем это надо?

Последовала пауза: по странной случайности моло­дому человеку еще никто не задавал этого вопроса. В том числе и он сам.

—   Зачем? — настаивал Володя.

Юноша глубоко задумался.

—   Понимаете,— наконец сказал он,— ведь этого еще никогда не было...

Просторный вестибюль журнально-газетного комби­ната был как городская улица. Тут тебе и киоски, и ка­фетерий, и почта, и парикмахерская. Грохочут лифты, позванивают телефоны, снуют прохожие. Только здесь не простые прохожие. Здесь все сплошь журналисты, а то и писатели и поэты.

Володя в растерянности стоял перед списком редак­ций. Их было очень много. Заветную тетрадку он дер­жал свернутой в трубочку.

—   Выбираешь?

Подошедшему было за сорок. Сутулый, седой, в чер­ном костюме, руки за спиной, папироса в центре рта. Лицо его Володе показалось значительным и очень, очень знакомым.

—   Стихи? — седой ткнул пальцем в тетрадку.

—   Стихи. Мне надо, где быстрее. Я вечером уезжаю.

—   Что быстрее?

—   Чтоб сегодня же посмотрели.

—   Может, ты хочешь, чтоб сегодня и напечатали?

—   Да,— сказал Володя.— Хочу.

—   Так...— Седой даже отступил шага на два, чтобы полюбоваться редкостным чудаком.— Тогда вот тебе со­вет: поезжай в «Вечорку». Как раз к вечеру и напеча­тают.

—   Спасибо,— поблагодарил Володя.— Я поеду. А я вас знаю. Я вашу книжку читал. Там фотография была. Только фамилию забыл, извините.

—   Бывает,— отмахнулся седой и пошел дальше. Во­лодя двинулся к выходу.

—  Стихи-то хорошие? — внезапно обернулся седой.

—   Хорошие,— подумав, ответил Володя.— У нас в роте нравились.

—   Тогда хорошие,— подумав, согласился седой. Он пересек вестибюль, вошел в парикмахерскую и — этого Володя видеть не мог — долго стоял перед зеркалом, изу­чая свое лицо. Пожал плечами и снял с вешалки халат.

Огромный стол был завален ворохом бумаг: свежие оттиски полос с белыми пятнами «дыр», куски телетайп­ной ленты, фотографии, брошюрки информационных ве­стников. Секретарь сидел на стуле с высокой, обитой кожей спинкой. Это был молодой светловолосый чело­век, в костюме, обсыпанном табачным пеплом, в круглых очках, которые старили его лет на десять. Над его голо­вой покачивались толстые пласты дыма. Сизые струи лениво вываливались за подоконник. Но секретарю этого дыма было мало. Он курил сигарету и одновременно сооружал в большой хрустальной пепельнице сложную конструкцию из клочков бумаги и спичек. Это занятие поглощало все его внимание.

Дверь распахнулась без стука, и в кабинет стреми­тельно вошел лысеющий мужчина с живым, как у маль­чика, лицом. Он был одет в заскорузлые кожаные брюки, сморщенные, как батареи центрального отопления, и в тонкий светлый свитер, под которым угадывалось брюшко.

—   Звал? — бодро спросил мужчина.

—   Звал.— Секретарь любовался на сложное соору­жение в пепельнице.

—   Ну? — Мужчина вспорхнул на край стола и, поер­зав, уселся прямо на бумаги.

—   Алик,— внятно начал секретарь, зловеще погро­мыхивая спичечным коробком,— я тебе тут приготовил небольшой художественный образ. Смотри. Я — газета. Ты,— он показал на сооружение в пепельнице,— поэт. Я даю социальный заказ,— он чиркнул спичкой.— Ты... загораешься.

В хрустальной чаше затрещал костер.

—   Способный парень, а халтуришь,— буркнул секре­тарь.

—   Выбросил? — печально спросил Алик.

—   Поставил...

—   Ну ладно, старик, ладно...— потупился Алик.

—   Что — ладно? Первые арбузы в Москве — такая прелестная темка. Арбузы! Багрицкого вспомни. А ты? «Арбуз — сладкий груз»,— процитировал секретарь.— Это тебе и дядя Вася-дворник срифмует.

—   Да? — Алик спрыгнул со стола.

—   Да! — Секретарь тоже поднялся.— Любого про­хожего попроси,— он кивнул в сторону окна,— сриф­мует.

—   А ты попроси,— предложил уязвленный Алик.

—   И попрошу.

—   И попроси.

—   Попроси, попроси,— наступал Алик.— Попроси.

Секретарь лег тощим животом на подоконник. Внизу по тротуару шла девочка с черным терьером на по­водке. Ей навстречу — деловой гражданин с портфелем.

—   Давай, давай,— сверлил Алик.

У входа в редакцию стоял парень в солдатской Гим­настерке без погон, в галифе, сапогах. Он разглядывал вывеску.