Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991 - Анатолий Черняев

Я уехал раньше, чтоб вдали от телефонов сочинять речи для Германии.

Мою заготовку для 7 ноября М. С. сегодня передиктовал, взял из нее 40 % — не самое, по моему, сильное, остальное из Яковлева и какого-то третьего текста. Получилось опять длинно, разностильно и полно банальностей, которых сейчас у него все больше.

Перед отъездом в Германию. М. С. позвонил домой и я долго с ним разговаривал: у него поправки к завершенным речам о Бонне (особенно ему понравились абзацы о немцах, которые в ГДР и которые первые стали рушить «стены» между нами, вплоть до любовей и браков). А тексты уже были переданы днем в Бонн, пришлось передавать поправки через МИД.

Газеты неистовствуют, издеваясь над Октябрем и Горбачевым. Умная статья в «Комсомолке» моего друга Владлена Логинова об Октябрьской революции. Но это все как об стенку горох.

Видимо, как и тогда, опять у нас будет все «до основания, а затем»? Но я ничего не боюсь. Может быть, сказывается возраст, может быть, характер, может быть, опыт и старое мое свойство (еще от войны) — хладнокровие и замкнутость перед самым опасным.

В воскресенье Горбачев должен ехать в Италию. Тоже "большой договор" плюс премия Фьюиджи (в деньгах больше Нобелевской).

А может мы накануне краха? Опять встреча его с Ельциным взвинтила ситуацию до кризиса. Они договорились не предавать огласке, о чем говорили, а Ельцин на другой же день вышел к российскому парламенту и агрессивно, ультимативно, в хамской форме рассказал, что и как было. А Горбачев держал все при себе. Попытки Игнатенко уговорить его выступить по телевидению и «проинформировать общественность и парламент СССР» кончилось ничем. Горбачев, видимо, мыслит еще категориями Политбюро и обкома: если я так считаю, значит, так и должно быть. А теперь вот взъерился и опять кричал среди своих, что больше не потерпит, окончательно «объявляет войну».

Тем временем Верховный Совет, проигнорировав утвержденную им самим повестку дня, потребовал, чтобы президент немедленно выступил с докладом о положении в стране и об итогах его договора с Ельциным. И Горбачев послушно согласился с этим вызовом на ковер, вместо того чтобы дать понять, кто он такой, и вежливо попросить парламент заняться своим делом. А пока же депутаты вопят перед телекамерами "о защите интересов народа" и требуют, чтобы «царь» всё этому народу "дал".

Весь день Горбачев диктовал свой завтрашний доклад «О положении в стране» (такие тексты в Соединенных Штатах готовятся за полгода!).

Однако, несмотря на мои протесты, сбегал встретиться с лидерами бывших компартий бывших соцстран (у них тут в Москве конференция). А вчера встречался с профсоюзниками из ФКП. Сегодня вот — с Оккетто (генсек Итальянской компартии) беседовал несколько часов. Подозреваю — чтобы показать иностранцам, что все у него идет своим чередом.

Вчера в «Московских новостях» Амбарцумов, Быков, Адамович, Карякин, Афанасьев, Гельман и еще дюжина таких же, кого Горбачев в свое время обласкал, привлек, хвалил, защищал и выдвигал, выступили с обращением к народу и президенту и предложили ему уйти в отставку. Горбачев огорчен был этим больше, чем чем-либо другим в эти дни. Увидел в этом личное предательство.

В стране развал и паника. Во всех газетах предрекают бунты, гражданскую войну, переворот. И почти каждое критическое выступление заканчивается требованием к президенту: «Уходи!», если не можешь даже воспользоваться представленными тебе полномочиями. Западные газеты начинают публиковать о нем статьи без прежнего восхищения, а скорее с жалостью или с сочувственными насмешками как о неудачнике.

Словом, завтра должно что-то произойти. Но, боюсь, что опять «замотает» Верховный Совет призывами к консолидации, сплочению и т. п. А так как депутаты сами не знают, что делать, то скорее всего поддадутся его уговорам или потребуют жертв — Рыжкова или, может, самого Горбачева. Может, он сам, наконец, заявит — "ухожу". Пожалуй, правильно бы сделал. Поехал бы себе в Осло, получил бы свою Нобелевскую премию и зажил как частное лицо. Время, которое он возбудил, действительно его обогнало. И то, что он хочет предотвратить своей осторожностью, постепеновщиной, компромиссами, произошло, причем в самом худшем виде, даже с кровью на окраинах и с угрозой настоящего голода. Людей ведь не заставишь искать ему оправданий, потому что даже после страшной катастрофы — сталинской коллективизации — через 5–6 лет (а это как раз время, равное перестройке) «жить стало лучше, жить стало веселей» (Сталин). Я это помню сам. Наблюдал собственными глазами. И люди задают вопрос: почему же этого не произошло теперь, при в 100 раз больших ресурсах. Да. Дальше так, какими мы подошли к 1985 году, жить было нельзя. Правильно, что разрушить прежнюю систему без хаоса невозможно. Но люди не хотят расплачиваться за 70 лет преступной политики. И никогда не поймут, почему, чтобы стать цивилизованной страной в конце XXI века, надо пройти через голод, развал, разгул, преступность и прочие наши прелести.

Между тем, я «делаю свое дело». Пишу красивые тексты для поездок М. С. в Рим и Париж. Ничего получается. Самому нравится! Но зачем? Или c'est la vie?

18 ноября в воскресенье М. С. в Италии. Вручение премии Фьюиджи. Вечером прямо в Париж. В этот же день встреча с Бушем. Два часа — о Хусейне. Буш, обращаясь к М. С.: «Майкл, помоги мне!»

М. С. был в своем стиле (насчет «политического решения»), но с явным, заранее заданным себе креном — при любом повороте событий быть рядом с Бушем. Эта протестантская пара (Буш и Бейкер) — надежнее, чем даже Коль., ибо «остраненнее». Им очень мало надо — чтоб мы в Совете Безопасности не сорвали им расправу с Хусейном, хотя они рады были бы обойтись без удара (Буш говорил с сожалением о «своих парнях», которых он только что посетил на Рейне и которые тут же были отправлены в Саудовскую пустыню).

Разговор за обедом, где присутствовали Шеварднадзе, Бейкер, Язов, был разговором двух товарищей. М. С. ни минуты не возражал против новой резолюции Совета Безопасности. Но не хотел употреблять слово «военное средство». Буш этого и не предлагал, хотя все газеты писали только об этом, а потом — мол, Бушу не удалось «сломать М. С.!» Вздор — никаких разночтений у них не было.

Сама Парижская встреча. М. С. был, конечно, первой величиной, как бы ни пыжился Миттеран со своими «французскими» речами и редким появлением в зале.

Второй величиной был Коль! А с М. С. он, Коль, держался так, что это мы, мол, с тобой все сделали.

Буш — третья величина. В общем-то он скромен в своем достоинстве, не навязывал себя.