Божья кара - Виктор Пронин

Похвалить хмельные строки никто не успел – Аделаида подняла руку, призывая всех к тишине. В сторону Кости она сделала успокаивающий жест ладошкой, дескать, не дрейфь, сейчас все уладим.

– Это поэт Ложко? Аделаида беспокоит. Привет от Жоры. Он тут раззадоривает нас своими безнравственными стихами, но тебя, конечно, не хватает.

– Что пьете? – недовольно спросил Слава.

– Я пью божественный напиток – коньяк с названьем «Коктебель». Я вся, как драгоценный слиток, уж ты мне на слово поверь! – ответила Аделаида стихами самого Славы, и тот мгновенно растаял, потеплел, подобрел.

– Так что там у тебя?

– Слава, я сразу к делу... Прошел слух, что тебе нужен мастер высокого класса по укладке плитки, это правда? Слава, я ничего не хочу знать, слышать и понимать. К тебе сейчас придет человек, и ты вздрогнешь. Он придет и скажет – я от Аделаиды. И попробуй только послать его – будешь иметь дело со мной.

– Добавлю два слова, – Андрей протянул руку к мобильнику. – Слава... Андрей на проводе. Мы действительно тут все, как драгоценные слитки... Аделаида права, ты вздрогнешь, когда увидишь этого человека. Он тут в номерах гостиницы проявил такой плиточный класс...

– Это он? – негромко спросил Слава.

– Очень даже может быть! – И Андрей отключил связь.

– Он еще что-то сказал? – опасливо спросил Костя.

– Ха! – весело ответил Андрей. – Поинтересовался, не заглянем ли мы к нему после наших посиделок. Я сказал, что очень даже может быть.

– А почему бы и нет?! – Жора дерзко вскинул подбородок.

А Андрей снова как бы сник. Его состояние объяснялось легко – он увидел укороченный мизинец Кости. Прошлым вечером тот вел себя осторожно, видимо, помнил о своей метке, во всяком случае, Андрей ничего не заметил. К тому же тогда он еще не видел рисунка Лены и мог попросту не обратить на эту подробность внимания. Сейчас же, пока Аделаида тешила всех горячими котлетами, а Жора жаркими стихами, Андрей ничего не видел и не слышал, пока не рассмотрел укороченный мизинец на правой руке Кости.

И растерялся – что делать?

Сама того не подозревая, его выручила Аделаида звонком Славе. Андрею даже удалось вполне невинно послать сигнал Славе, а тот с полуслова, по одной только его интонации сразу обо всем догадался, да и словечко Аделаиды о том, что Слава вздрогнет, увидев плиточника, оказалось кстати.

Костя разлил коньяк по стопкам, махнул рукой от двери и вышел.

– От Славы сразу сюда! – успела крикнуть ему Аделаида. – Надо же мужику на жизнь заработать, – пояснила она уже после того, как хлопнула входная дверь.

– Заработает, – пробормотал Андрей. – Отчего ж не заработать умеючи...

– Говорят, опять Грина на набережной видели, возле голубой скамейки, – некстати произнес Жора. – Не к добру.

– А я слышал – к добру, – возразил Андрей.

– С какой стороны взглянуть, – сказала Аделаида. – Я тоже об этом слышала. Наташка рассказывала. Они с Амоком рассвет встречали на нашей скамейке, вот он им и явился во всей красе.

– А какая у него краса? – спросил Андрей.

– Как всегда – шляпа, длинное пальто, штанины и ботинки. Все черное. На этот раз, Наташка сказала, даже лицо чуть мелькнуло – щека, подбородок, нос... И знак он им какой-то подал... Вроде подбодрил. Не робейте, дескать, ребята, я с вами. Наташка так его поняла.

– Привиделось, – проговорил Жора, не меняя позы.

– Оба видели! – закричала Аделаида. – Понял? Оба! И Наташка, и Амок. И рассказали мне одно и то же, с теми же подробностями! Порознь рассказали.

– Сговорились, – тянул свое Жора.

– На фиг?!

– Чокнутые потому что... А я, между прочим, тоже к алым парусам отношение имею... Прямое.

– И что же это за отношение такое?

– Тридцать лет назад я Анастасию Вертинскую целовал и чемоданы ее за ней таскал.

– Чемоданы-то зачем таскать?

– А она приехала в кино сниматься. В «Алых парусах», между прочим! Я тоже принимал участие. – Жора сидел, подперев кулаком щеку и безучастно смотрел в окно на острые вершины Карадага. – В массовке снимался. Когда в кадре свиньи по улице бежали, там и моя физиономия мелькнула.

– Среди свиней? – уточнила Аделаида.

– У нас тогда с Вертинской, между прочим, отношения возникли.

– Между прочим, отношения не возникают!

– Я был молод и хорош собой и очень технично в футбол играл. Она тоже была хороша собой. Мы оба были молоды и хороши собой. Я ей, между прочим, стихи написал, очень хорошие стихи... Их печатали и крымские газеты, и московские...

– А ей послал стихи? – спросил Равиль.

– Стесняюсь, – Жора чуть шевельнул плечами. – Между прочим, я ей снился.

– Откуда ты знаешь?

– Она сама сказала. Тогда еще.

– И в каком же виде ты ей привиделся?

– С чемоданами, – ответил Жора тихим голосом. – Хотите, стихи прочту?

– Валяй, – сказала Аделаида. – Они приличные?

– Когда к тебе в чужом краю,Луч солнца нежно прикоснется,Ты знай – в заоблачном раюМой ангел мягко улыбнется.Когда тебе в заботах дняВдруг станет мил цветок случайный,Ты знай – мой ангел, лик склоня,Сей преподнес подарок тайный...

Ну, и так далее, в последних строках уже наше с Настей личное. – Жора откинулся на спинку стула и провел рукой по лицу, словно снимая прилетевшую из прошлого паутинку.

– Да, Жора, – протянула Аделаида. – Оказывается, и трепетные чувства тебе доступны... Что же ты все то про пьянки, то про голых баб...

– Я не пишу ни про пьянки, ни про голых баб, – твердо сказал Жора. – Я пишу про море, любовь, Кара-даг... Между прочим, в «Литературной газете» обо мне статья была... Знаете, как она называлась? «Омар Хайям из Коктебеля».

Андрей разлил остатки коньяка по стопкам и встал, готовясь произнести нечто торжественное.

– За Омара! За Хайяма нашего – коктебельского!

– Очень хороший и своевременный тост. – Жора тоже поднялся.

Аделаиде и Равилю ничего не оставалось, как присоединиться к этим словам, проникнутым восхищением перед поэтом искренним, талантливым и слегка захмелевшим.

Амок не слишком долго раздумывал над тем, к кому обратиться за помощью в той сумасшедшей затее, которая пришла ему в голову. То, что сделать все в одиночку ему не под силу, он понимал с самого начала – подобное никому в одиночку сделать невозможно. Он еще прикидывал подробности, сомневался, набирался решимости, а ноги уже несли его по улице Десантников к тому повороту, который вел к гостинице «Морской конек».

Да, ребята, да.

Когда жизнь прижимает нас, когда, казалось бы, нет никакого спасения, вдруг открывается возможность, простая и единственная, и мы торопимся ей навстречу, не думая о последствиях, более того, пренебрегая ими сознательно и даже с этаким вызовом. Пусть, дескать, будет, как будет, а я это сделаю, и отвалите вы все!

Случалось с вами? Значит, вы знаете, о чем идет речь.

А если не случалось – случится. И вам не придется ждать слишком долго. Подобные вещи никогда не заставляют ждать себя слишком долго. По себе знаю.

Самое сложное в жизни часто оказывается простым и естественным – достаточно на проблему взглянуть чуть со стороны. Для Амока сложность была в том, что не мог он никому открыться, ну, просто никому, а уж Наташе тем более. Не мог он ни с кем посоветоваться, поделиться, прикинуть последствия.

Но в затруднении Амок пребывал недолго, поскольку очень скоро до него дошло, что никакие это не затруднения, наоборот, все упрощалось – не нужно было никого убеждать в своей правоте, да что там правоте – не нужно было никому доказывать свою здравость, поскольку все, что он задумал, было за пределами этой самой здравости. А кроме того, последние переживания, связанные с Наташей, закалили его и сняли те опасения, которые в молодые годы безжалостно терзают всех нас, повергая в нравственные муки и душевную робость.

Не осталось в душе у Амока никакой робости. Были опасения, что пошлет его банкир подальше с глупыми фантазиями, но что-то подсказывало ему – получится. Должно получиться. Уж если Саша Баранов не только деньги клепает в своем банке, но и песни сочиняет на шальные мельниковские стихи... Если может забраться на подмостки любого коктебельского ресторана и под восторженные крики захмелевших посетителей эти песни исполнить, то есть, видимо, в его душе та непредсказуемость, которая делает наше существование на земле свежим и тревожным.

К кованым воротам барановской гостиницы Амок приближался шагом легким и дерзким. Ему все было ясно, у него не оставалось никаких вопросов ни к себе, ни к жизни. Калитка по нынешним правилам оказалась запертой, но в кирпичную стену была вделана кнопка, а рядом вмонтирован микрофон.

Амок нажал кнопку и некоторое время молчал, прикидывая, какие слова будут наиболее уместны.

– Говори, слушаю тебя! – раздался грубоватый голос – видимо, вахтер видел, с кем разговаривает.