Колокол и держава - Виктор Григорьевич Смирнов

Большой Углицкий и Борис Волоцкий. Передали новгородцам через своих людей: вы начните, а мы поддержим.

В последний день августа вдруг разом ударили все новгородские колокола. Словно горячий верховой конь, которого силой запятили в оглобли, заставив тянуть неподъемный груз, встал на дыбы Великий Новгород, разбил копытами передок телеги и вырвался на волю, волоча за собой повисших на вожжах конюхов. Огромная толпа кинулась на Ярославов двор. Московским дьякам намяли бока и выкинули вон из вечевой избы. Перепуганные наместники, не дожидаясь расправы, кинулись вон из города. Следом за ними бежал и весь московский гарнизон.

На другой день зашумело, забурлило народное вече, провозгласившее возврат к прежним новгородским порядкам. Тут же избрали посадников и тысяцких. Степенным посадником крикнули Ефима Медведева — житьего с Славенской улицы. Послали к королю Казимиру за обещанной подмогой и стали ждать.

4

Побитыми псами явились пред государевы очи трое новгородских наместников, четвертый — Иван Оболенский — от пережитых потрясений скоропостижно умер. Гнев великого князя был страшен. Прохлопали измену, мухоблуды, кричал он, воровством людей от нас отвратили!

Чуть успокоившись, стал размышлять о случившемся. Накануне большой войны с Ордой — и такой удар в спину! Оценив размеры нависшей угрозы, великий князь вопреки обычной обстоятельной неспешности действовал стремительно. Под предлогом похода на немцев велел собирать большое войско, а сам, взяв тысячу воинов и воеводу Данилу Холмского, бегом двинулся к Великому Новгороду. В селе Бронницы великому князю доложили: новгородцы затворились, пускать его в город отказываются.

Две седмицы Иван Васильевич протоптался в Бронницах в томительном ожидании. В конце ноября подошло основное войско, а с ним Аристотель Фиораванти с пушками. Быстро расставив орудия на уже пристрелянные позиции, итальянец начал сильно и метко бить по городу, в то время как Данила Холмский готовился к штурму.

Но штурма не потребовалось. Накануне в Новгород примчался гонец из Литвы. Король Казимир снова обманул. На границах Литвы объявился союзник великого князя — крымский хан Менгли-Гирей, и король не решился ввязаться в драку с Москвой.

2 декабря 1480 года отворились городские ворота, выпустив покаянную процессию во главе с архиепископом Феофилом. Пали ниц, молили о пощаде. Государь принял депутацию с мрачным непроницаемым лицом, не проронив ни слова. Местом для своей резиденции выбрал не Городище и не палаты владыки, а дом новоизбранного посадника Ефима Медведева в Славенском конце.

Тотчас начался розыск об измене. Для начала схватили пятьдесят человек, подвергнув их таким зверским пыткам, что они оговорили еще сотню, включая архиепископа Феофила. 19 января пришли за владыкой, забрали в его ризнице все, что нашли: золото, жемчуга, драгоценную утварь. Искали городскую казну, замурованную в стену Софии, но Феофил ее не выдал. Владыку в эти дни ровно подменили, он держался стойко и мужественно. Посаженный в темницу на хлеб и воду, наотрез отказался отречься от новгородской епископской кафедры, на которую великий князь уже примерял своего человека, и только два года спустя, уже накануне смерти, подписал отречение со словами: «Познаю великое убожество разума моего и великое смятение моего неразумения».

Меж тем на Духовском поле возвели длинную вереницу виселиц. Государь выбрал эту казнь как самую позорную, ибо считалось, что удавленникам заказан путь в Царствие Небесное. На первый случай казнили сто человек. Но это было только начало. На следующий день государевы люди стали врываться в усадьбы бояр и житьих людей. Не давая времени на сборы, хватали все семейство, вместе со стариками и детьми, сажали на подводы и везли прочь из города — в Ярославль, Муром, Нижний Новгород, Ростов. Жителей улицы Лубяницы, знаменитой своими коробами и другими изделиями из луба, поселили в Москве отдельной слободой, получившей прозвание Лубянка.

За неделю вывезли тысячу семей. Обезлюдели целые улицы. Не успели опомниться от первой волны выселений, как поднялась другая, вынесшая из города семь тысяч семей купеческих. Снова понеслись над Великим Новгородом душераздирающие вопли и стенания. Снова потянулись скорбные обозы обобранных до нитки бедолаг, с тоской озирающихся на любимый город, который им уже не суждено увидеть никогда. Многие перемерли в пути от зимних холодов и болезней. Все имущество изгнанников великий князь отписал на себя.

А им на смену уже ехали в Великий Новгород переселенцы из Москвы и других городов. Таков был жуткий государев умысел: выселить всех новгородцев, а вместо них заселить город пришлыми людьми, не зараженными отравой вольности. Пустые усадьбы новгородцев занимали худородные дворяне и безземельные дети боярские — отцы-основатели будущих знаменитых дворянских родов и именитых купеческих семейств.

Уже вздымалась третья волна выселений, которая должна была вынести из Новгорода весь ремесленный люд, когда из Москвы прискакал гонец с новой тревожной вестью. Братья великого князя Борис и Андрей подняли мятеж. Тотчас ожили в памяти Ивана Васильевича воспоминания о давней междоусобице, отец с выколотыми глазами, бегство в Вологду, наглый Шемяка, по-хозяйски развалившийся на отцовском престоле.

Ранним февральским утром 1480 года великий князь спешно покинул Новгород, оставив вместо себя прежнего наместника Якова Захарьина с наказом душить измену в зародыше.

4

Покидая Новгород, великий князь увозил с собой двух местных священников — Алексея и Дениса. Придворные дивились: зачем ему понадобились новгородские попы, нешто на Москве своих мало?

А дело было так. Живя на Торговой стороне, заглянул однажды государь в церковь на Михайловой улице. После литургии на амвон взошел священник в простой ряске и произнес проповедь про грех стяжания у монашествующих. Монах суть странник в этом мире, вещал священник. Богатство его не в обильных запасах, а во Христе, в Нем монах обретает нетленное богатство, ибо сказано: «Господь есть доля моя». А посему нельзя обителям владеть землями и всякими сокровищами, ибо грубеют сердца вещелюбцев, и не доходит их молитва до Господа.

Сочувственно внимали священнику прихожане, завидовавшие богатствам монастырей и подзабывшие, как в голодные годы обители открывали свои закрома, питая голодных. Одобрительно кивал проповеднику и сам великий князь, а когда тот закончил, повелел призвать его к себе на ужин. С разрешения государя отец Алексей привел с собой своего другого священника — отца Дениса. Беседовали за полночь, и чем больше слушал новгородских батюшек великий князь, тем большим доверием к ним проникался. Его острый ум тотчас ухватил главное: вот же они — те самые союзники внутри церкви, которые ему нужны. Не государь посягает на церковные земли, а сами священнослужители радеют о нестяжательной церкви. Еще больше полюбились Ивану Васильевичу рассуждения Алексея и Дениса о государевой власти. Всякая власть от