Забвение пахнет корицей - Кристин Хармель

– Merci. D’accord, – не раздумывая отвечает Ален, после чего смотрит на меня и переводит: – О’кей. Мы едем немедленно.

Через пять минут мы с Симоном, Анри и Аленом уже в машине, едем на юг, на улицу Лионцев, расположенную, по уверениям месье Ромио, совсем недалеко. Я бросаю взгляд на часы. Уже 8:25. Пора в аэропорт, а то опоздаем на рейс, – но сейчас, по-моему, важнее сделать то, что мы делаем.

Когда мы подъезжаем к многоэтажному дому, где живет Наби Хаддам, меня трясет, как в ознобе. Он уже внизу, поджидает нас. По словам месье Ромио, его дядя всего на год моложе Алена, но выглядит он как представитель другого поколения. Черные волосы не тронуты сединой, и лицо не такое морщинистое, как у моего двоюродного дедушки. Наби одет в серый костюм, пальцы рук сцеплены. Едва мы выходим из машины, он вглядывается в мое лицо.

– Вы ее внучка, – уверенно и громко говорит Наби прежде, чем мы успеваем представиться. – Вы внучка Розы.

Я выдыхаю:

– Да.

Наби с широкой улыбкой подходит к нам и целует меня в щеки.

– Вы – ее копия, – объявляет он и отступает назад, а я вижу у него на глазах слезы.

Ален объясняет, что он – брат Розы. Анри и Симон тоже подходят и здороваются. Я объясняю месье Хаддаму, что меня зовут Хоуп.

– Хоуп – по-английски «надежда», правильное имя, – шепчет он. – Ваша бабушка, она ведь выжила только благодаря надежде.

Он смаргивает слезу:

– Прошу, входите.

Месье Хаддам набирает код, и мы входим следом за ним в прохладный темный коридор. Слева дверь приоткрыта, он распахивает ее настежь.

– Вот мой дом, – произносит он, обводя помещение рукой. – Вы в нем желанные гости.

Мы рассаживаемся в комнате со скудным освещением, уставленной книгами и увешанной фотографиями, скорей всего, родственников месье Хаддама. Ален подается вперед.

– Как вы познакомились с моей сестрой Розой? – спрашивает он нетерпеливо.

– Пардон? – Месье Хаддам растерянно моргает. – Я ведь почти sourd. Глухой. Извините.

Ален громко повторяет свой вопрос, и на сей раз месье Хаддам его понимает.

С улыбкой он откидывается в своем кресле. Прежде чем ответить, он долго разглядывает Алена.

– Так вы ее младший брат? Вам было одиннадцать лет тогда, в 1942-м?

– Oui, – кивает Ален.

– Она часто вас вспоминала, – просто говорит тот.

– Правда? – шепчет Ален.

– Да. Я думаю, оттого-то она и была так добра ко мне. Понимаете, в тот год мне исполнилось десять. Она часто говорила, что, глядя на меня, вспоминает вас, своего братика.

Ален низко склоняет голову, изо всех сил старается не заплакать на виду у остальных.

– Она ведь считала, что вы все погибли, – продолжает месье Хаддам, помолчав. – Мне кажется, это разбило ей сердце. Она часто тихо плакала по ночам и повторяла ваши имена сквозь слезы.

Когда Ален наконец поднимает голову, по щеке у него катится единственная слеза. Он смахивает ее.

– А я – ее считал погибшей, – говорит он. – Все эти годы. Месье Хаддам поворачивается ко мне.

– Вы ее внучка. Так значит, она выжила?

– Выжила, – тихо подтверждаю я.

– Она и сейчас жива? Я замялась:

– Да.

Хочу рассказать ему про бабушкин инсульт, но слова застревают в горле. Почему, не знаю – то ли сама я еще не готова смириться с этим, то ли мне жалко лишать месье Хаддама надежды на счастливый конец нашей истории.

– Что… Как все это было? – задаю я вопрос после паузы. Старик улыбается.

– Могу ли я предложить вам по чашке чаю?

Но мы все, не сговариваясь, энергично мотаем головами. Нам не терпится скорее услышать его рассказ.

– Прекрасно. – Месье Хаддам набирает в грудь побольше воздуха. – Сейчас вы все узнаете. Она пришла к нам в июле 1942 года. В ту самую ночь, когда начались эти ужасные облавы.

– Vel d’Hiv, – уточняю я.

– Да. До того времени, мне кажется, многие люди закрывали глаза и не хотели видеть, что происходит. Даже и после арестов большинство оставались слепыми. Но Роза, она знала, что может случиться. И пришла к нам, прося защиты и убежища. Моя семья, мы ее приняли. Она рассказала в мечети, что выросла в семье пекарей и кондитеров. Поэтому приютить ее на время попросили именно нас. В те времена общее ремесло значило куда больше, чем разные религии.

Сначала моего отца даже испугало то, как я смотрел на Розу. Ведь она не из наших, а значит, мне не следовало так восхищаться ею – женщиной из другого мира. Но она была очень доброй, ласковой и многому меня научила. А со временем и мои родители поняли, что не такая уж она другая, в конце концов.

Он замолкает на некоторое время, опустив голову. Потом, вздохнув, продолжает рассказ:

– Она прожила среди нас как мусульманка два месяца. Каждое утро и каждый вечер она читала вместе с нами наши молитвы, и это радовало моих родителей. Но она молилась и своему Богу тоже: я каждый вечер, каждую ночь слышал, как она подолгу просила его защитить и сохранить тех, кого она любила. Глядя на вас, я вижу, что Всевышний услышал ее молитвы.

Он улыбается Алену, а тот отворачивается, пряча лицо в ладонях.

– Роза многое узнала от нас и про ислам, и про выпечку, – вспоминает месье Хаддам. – И сама многому нас научила. Она работала с нами в кондитерской. Много часов они проводили на кухне с моей матушкой, они шептались. О чем они вели речь, я не знаю, матушка всегда говорила, что они болтают о своем, о женском. Но ведь именно Роза научила нас печь tartes des ét oiles, «звездные пироги», которые сегодня привели вас сюда, ко мне. Это была ее любимая сладость, и моя тоже, потому что Роза рассказала мне историю.

– Какую историю? – Я озадачена. Месье Хаддам, кажется, тоже удивлен.

– Ну как же, историю того, почему она вырезает звезды на корочке.

Мы с Аленом обмениваемся недоуменными взглядами.

– Почему же? Что за история? – спрашиваю я.

– А вы не знаете? – Мы с Аленом отрицательно крутим головами. – Она их вырезала, думая о своем любимом: он обещал любить ее до тех пор, пока зажигаются звезды на небе.

– Жакоб, – шепчу я, посмотрев на Алена. Тот кивает. Получается, что все эти годы я, выпекая пирог «Звезда», чтила память человека, о существовании которого и не подозревала. Я хмыкаю, чтобы не всхлипнуть.

– Дело в том, что иногда по ночам было опасно выходить из дома, а иногда небо покрывали густые облака, а иной раз все затягивал туман, – поясняет месье Хаддам. – В такие ночи Роза не могла видеть звезды на небе, и потому, как она мне объясняла, ей нужно было как-то утешиться. Вот она и придумала украшать звездами свои любимые пироги. Прошли годы, я уже стал юношей, а моя матушка все так же вырезала на корочке звезды. Это напоминало мне, что самое дорогое в жизни – настоящая любовь. Тогда немногие об этом думали, браки часто совершались по расчету или по сговору родителей. Но Роза была права. И я ждал. Я женился на той, которую полюбил на всю жизнь. И до конца своих дней я выпекал tartes des ét oiles в честь Розы. И детей своих этому научил, и двоюродных братьев и сестер, и следующее поколение – всех. Чтобы помнили, что нужно дожидаться своей любви, как делала Роза. Как сделал я. Так что же, Роза разыскала мужчину, которого так любила? – интересуется месье Хаддам. – После войны?