По следам карабаира. Кольцо старого шейха - Рашид Кешоков

— Кто и каким образам убил сторожа?

— Асфар. Трам заснул на пеньке. Асфар вырвал у него ружье и хотел оглушить старика… а он сразу растянулся… и ружье — пополам…

— Ты знаешь, что такое отпечатки пальцев? — перебил Жунид.

— Знаю.

— Почему на ружье не было никаких следов?

На заплывшем небритом лице Зизарахова заиграл легкий румянец.

— Это Газиз! Он дал Асфару свои кожаные перчатки.

«Чем меньше, — говорит, — оставишь своих пальцев на ферме, — тем лучше».

— Сам он тоже был в перчатках?

— Да.

Шукаев задумался. Все совпадало. Мустафа говорил правду. Оставалось выяснить кое-какие подробности.

— С кем был Газиз на бахче у Талиба Бичоева?

— С Асфаром и Тау.

Теперь еще один вопрос. При обыске тела убитого Унарокова Дараев нашел фуляровый носовой платок. Чистый и совершенно новый. В уголках вышиты затейливые монограммы. Буквы трудно понять, адыгейские или арабские, так переплелись, что Жунид, сколько ни вертел платок, не мог прочитать их. Сопоставив эту находку с последними словами умирающего ротмистра, Вадим высказал предположение что платок должен служить чем-то вроде пароля.

— Что это? — спросил Жунид, вытащив платок из полевой сумки. Мустафа вздрогнул, но тут же взял себя в руки.

— Молчишь?

— Нет, раз начал — все скажу, — Хахан не одобрял налет на конеферму «Зари». Асфару и Тау от него за это досталось крепко… Недавно Хахан велел нам всем уйти с Кубани. Он сказал, что, если мы не уйдем то вы нас наколете как мух!

Жунид поправил на руке напитавшуюся кровью повязку. Дараева с фельдшером все еще не было. Руку саднило, в висках стучали назойливые дробные молоточки. «Наверное, поднимается температура», — подумал Шукаев и, подбросив здоровой рукой несколько поленьев в костер, продолжал допрос.

— Так что же платок?

— Для связи. Хахан дал ротмистру. Стоит показать платок одному из тех людей, чьи имена вышиты на нем, и любая просьба будет исполнена.

— Чьи имена на платке и где искать этих людей?

Мустафа покачал головой.

— Все, начальник. Чего не знаю — того не знаю. Хахан сказал это одному Асфару… а может и Газизу тоже… Я не знаю.

— Ладно. Кто этот цыган? — кивнул Жунид в сторону Будулаева.

— Парамон. Из табора. Прислужник таборного атамана. Он тоже был тогда у Буеверова. Через него они лошадей толкали..

Парамона Жунид решил «взять» другим путем. Любому работнику угрозыска или милиции известно что ни один таборный цыган никогда не давал правдивых показаний, если на то не было особых причин.

— Аскер, развяжите ему ноги и ведите сюда, — крикнул Жунид и, поковырявшись в кучке дров, приготовленных для костра, выбрал поленце потолще.

— Слушай, цыган, — решительно сказал Шукаев, постаравшись придать своему лицу самое «зверское» выражение. — Выбирай: или ты выкладываешь все начистоту, или… видишь эту дубинку? Погуляет она по твоей спине за милую душу!..

И Парамон «выложился» сразу и без фокусов. Дараев хохотал потом до изнеможения, слушая рассказ Жунида об этом допросе. «А если бы он все-таки отказался говорить, ты бы привел в исполнение свою угрозу?» — «Конечно, нет, — улыбаясь, ответил Жунид. — Просто я очень устал. Да и рука болела. Вокруг — лес. Махмуд — парень свой. Ну — пригрозил, зато дело скорей двинулось…»

Парамон Будулаев показал, что он изредка помогал своему хозяину Феофану третьему и Асфару сбывать краденых коней. Да, он знал об угоне карабаира и убийстве сторожа из Чохрака. Но не участвовал в налете, не сбывал чохракских лошадей, не сделал ни одного выстрела во время сегодняшней ночной стычки — у него и ружья-то не было, только финка. А у какого цыгана нет финки? Был ли он в «Олене», когда ранили Дзыбова? Да, это сделал Буй, Мустафа сказал правду. Почему Буеверов не поехал с ними? Очень просто: ревнует свою Ларису к ротмистру. Теперь уж все: ротмистр-то приказал долго жить…

Единственно, что насторожило Жунида, это упоминание Парамоном имен Бориса Фандырова и Шагбана Сапиева. Через них Будулаев реализовывал в городе некоторые вещи, похищенные шайкой Асфара. Главным образом, материю, дамское белье и прочее, что могло иметь хождение в городе.

Натренированная память Шукаева хранила десятки имен малознакомых или вовсе не знакомых ему людей. Причем имена эти до поры до времени надежно были запрятаны где-то в дальних уголках его мозга и выплывали лишь в случае необходимости.

Бориса Фандырова он вспомнил сразу. Худой франтовато одетый хлыщ со сладенькой физиономией. Этот тип доставил ему немало неприятных минут. Собственно, отношения с Зулетой резко ухудшились после того, как Жунид застал ее с Борисом у себя дома.

О Шагбане Сапиеве он тоже слышал. Он был уверен, что слышал, но пока не мог припомнить, когда и при каких обстоятельствах упоминалось при нем это имя.

Предложив Зизарахову и цыгану подписать свои показания, Жунид на минуту прикрыл веки. Молоточки стучали в висках еще сильнее. По телу пробегал озноб, хотя он почти вплотную придвинулся к костру.

14. Зулета остается одна

Со своим положением «соломенной вдовы» Зулета быстро освоилась. Краснодар тридцать пятого года, конечно, нельзя было причислить к городам, таящим в себе слишком много соблазнов для молодой легкомысленной женщины, которая видит вечно занятого мужа урывками. Однако Зулета с помощью разбитной и энергичной Назиади все же находила достаточно способов для развлечений.

Назиади Цимбалюк, называвшая себя в кругу друзей племянницей начальника угрозыска Ивасьяна (а как было на самом деле — Бог знает), принадлежала к числу тех женщин, о которых не скажешь, что они сверх меры обременены какими-либо принципами. Чернобровая, с матово-бледным цветом лица, она слегка красилась, со вкусом одевалась и великолепно знала о своей неотразимости. Она привыкла быть душой общества и уже через неделю после знакомства с Зулетой покорила ее беспредельно.

Назиади была замужем, но обстоятельство это представлялось ей, судя по всему, настолько второстепенным, что о муже ее между подругами речи никогда не заходило. Словно бы его не существовало вовсе. Зулета его ни разу не видела, хотя знала, что он директор какого-то захудалого заводишки на окраине Краснодара, производящего не то проволоку, не то гвозди.

Круг родственников и приятелей Назиади был весьма широк. Среди них главные роли играли финагент Борис Фандыров, жена Ивасьяна Клавдия Дорофеевна, экспедитор облпотребсоюза Шагбан Сапиев, зубной врач Антонина Михайловна Воробьева, сам Ивасьян и еще несколько менее заметных лиц.

Об отношениях Назиади с Борисом Зулета догадалась бы, будь она посообразительнее. Взгляды, которыми Борис и Назиади обменивались при ней, трудно было не уловить. Но Зулета ничего не замечала еще и по той причине, что Борис и ей выказывал явные знаки внимания. Обыкновенно они выражались в игривых полунамеках, излишне долгом пожатии пухленькой ручки Зулеты, когда Борису удавалось завладеть ею, легком прикосновении ноги под столом, если они сидели в гостях рядом, и так далее. Иногда же «авансы» Бориса приобретали более вещественную форму И тогда Зулета ломала голову, как объяснить Жуниду происхождение нового браслета или какой-нибудь безделушки. Соображения о том., что за подарки Борис вправе ожидать от нее компенсации, сначала не приходили ей на ум, а потом не слишком-то испугали ее. Напротив, Зулета стала гораздо чаще думать о Борисе, оставаясь одна, и досадовала на его излишнюю скромность и нерешительность (как она полагала).

Знать же о подлинных взаимоотношениях своих друзей она не могла, так как не имела никакого понятия о запутанной и сложной системе вовсе не безобидных связей, удерживавших до поры до времени в относительном равновесии таких совершенно, казалось бы, разных людей, как Назиади, Ивасьян, Шагбан Сапиев, Воробьева и другие, о которых она знала лишь понаслышке. Бывало, ее знакомили с кем-либо, хотя бы с благообразным и стеснительным мужем Антонины Михайловны, который приезжал к жене из Новороссийска, как говорят, раз в год по обещанию, или с Муталибом Акбашевым (его еще называли Пашой-Гиреем), или еще с кем-то, но Зулета не запоминала лиц и имен, не имевших непосредственного отношения к ее сегодняшним интересам.

Иногда приезжал из Нальчика ее беспардонный и нахальный братец Зубер Нахов. Изредка привозил разные безделицы, но больше сам побирался, выклянчивая у нее взаймы на пол-литра. Она его не привечала, зная, что Зубер не из тех, кто умеет платить долги, Кроме того, Зулета не хотела иметь никаких неприятностей, а Зубер, как она подозревала, и после своего освобождения из тюрьмы, куда он в свое время попал за кражу, по-прежнему был не в ладах с законом.

Несмотря на свою беспечность и неразборчивость в знакомствах, Зулета твердо усвоила одну непреложную для нее истину: закон — категория незыблемая и преступать его не следует. Возможно, здесь сыграла роль ее совместная жизнь с Жунидом, немало рассказывавшим ей прежде о своей работе. Из тех историй, которые она слышала от него, становилось очевидным, что пословица «Сколько веревочке ни виться, а конец будет», — основана на жизненном опыте Все те, кого приходилось преследовать или разыскивать Жуниду, рано или поздно оказывались на скамье подсудимых.