Григорий Распутин. Жизнь и смерть самой загадочной фигуры российской истории - Рене Фюлёп-Миллер

Меня непроизвольно охватил страх при мысли, что подобная сцена может повториться, и я пожалею о том, что сопровождала Григория Ефимовича в общественном месте. У меня мелькнула мысль исчезнуть по-английски, но, поддавшись общей атмосфере, я осталась.

– Ну а теперь спойте мою любимую: „Тройку“! – потребовал Распутин, вставая.

Бледный, с полузакрытыми глазами, с волосами, упавшими на лоб, он хлопал в ладоши, отбивая такт, и пел:

Еду, еду, еду к ней,

Еду к любушке своей.

Голос его, волнующий и страстный, глубоко отпечатался в моей памяти. Какая же таинственная сила скрывалась в этом человеке?

Тем временем наша группа увеличилась на глазах. Ежеминутно приходили новые люди, сначала знакомые, потом незнакомые, просившие разрешения присоединиться к нашему празднеству. Когда богатый промышленник К. узнал о моем присутствии, он стал меня умолять представить его старцу. Англичанки из военной миссии тоже хотели увидеть Распутина; им разрешили сесть в углу, откуда они не сводили с Григория Ефимовича глаз.

Скоро нас стало человек тридцать. Кто-то предложил отвезти всю нашу компанию в „Стрельну“. Один из нас хотел заплатить по счету, но официант ответил, что градоначальник отдал своим агентам соответствующее распоряжение.

В „Стрельне“ нам предложили большой зал, окна которого выходили на Зимний сад. Публика вскоре узнала, что с нами Распутин. Влезали на пальмы, чтобы взглянуть в окно… Тем временем вино лилось рекой, старец заказал много бутылок шампанского.

Цыгане пели:

– Выпьем за здоровье Гриши дорогого!

Хор заметно пьянел. Распутин настойчиво угощал его шампанским.

Распутин разошелся вовсю. Под звуки „русской“ он плясал с какой-то дикой страстью. Развевались пряди черных волос и борода и кисти малинового шелкового пояса. На нем были тяжелые сапоги, но вино увеличило его силы, и легкость его была действительно поразительной. Он хрипло вскрикивал, хватал цыганку и увлекал за собой в дьявольскую пляску.

В кабинет вошли два офицера, на которых сначала никто не обратил внимания. Один из них подсел ко мне и, глядя на пляшущего Распутина, сказал: „Что в этом человеке находят? Это же позор: пьяный мужик отплясывает, а все любуются. Отчего к нему льнут все женщины?“

Медленно рассветало, и ресторан закрывался. Мы все встали и приготовились уйти. Мы заметили, что полицейские снова оплатили счет.

Мы отправились за город, где нашли открытый ресторан. Там мы сели в обвитой сиренью беседке посреди сада. Весенний воздух был вдвойне приятен после тяжелой атмосферы „Стрельны“. Вставало солнце, начинали петь птицы.

– Как славно! Вот она, Божья красота! – сказал Распутин, усаживаясь и заказывая кофе, чай и ликеры.

Два офицера последовали за ними. Они перешептывались между собой. Агенты их заметили и деликатно стали выяснить, кто они. Им ответили, что никто их не знает. Тогда полицейские попросили их удалиться. Те запротестовали, возникла ссора, и внезапно грянул выстрел.

Началась жуткая паника. Прозвучало еще несколько выстрелов. С дамами случилась истерика. Все вопили и в беспорядке рвались к выходу. Кто-то схватил меня за руку и потащил к автомобилю вместе с Распутиным, который сопротивлялся и не хотел уезжать. Через мгновение мы уже мчались на полной скорости, а позади нас еще слышались крики и выстрелы.

Разумеется, мы были сильно взволнованы. Старец успокоился первым и задумчиво произнес:

– Мои враги меня не любят!

И замкнулся в глубоком молчании.

Нас отвезли к Е. Там мы узнали, что тех двух офицеров задержали, и они признались, что хотели напасть на Распутина и поколотить его.

То ли под воздействием алкоголя, то ли от пережитого волнения лицо Григория Ефимовича пожелтело. Он сразу же как будто постарел на несколько лет. Вдруг госпожа К. спросила его в лоб:

– Почему ты не выгонишь из России всех евреев?

– Что! – закричал Распутин. – Тебе не стыдно такое говорить? Евреи такие же люди, как и мы. У каждого из нас среди знакомых есть хотя бы один порядочный еврей, пускай это всего лишь зубной врач!

Потом он заявил госпоже К., что хочет ее убедить, и попросил следовать за ним в соседнюю комнату.

Они пробыли там приблизительно четверть часа. Когда вернулись, госпожа К., казалось, совсем переменилась. Она сказала:

– Какой ты умный, Григорий Ефимович! Никогда бы не поверила, что ты такой мудрый. Я тебя считала проходимцем!

Распутин печально посмотрел на нее и ответил:

– Лучше б меня избили те два офицера, чем слышать подобные слова от женщины!

Его телохранитель завел хвалебную речь старцу. Госпожа К. заплакала, говоря, что они оскорбляют бедную беззащитную женщину, и вышла.

Вскоре после этого уехала и я. Вернувшись домой я, как убитая, рухнула на кровать и сразу же заснула. Но всего лишь через час меня разбудил телефонный звонок: звонил офицер, спросивший меня, не у меня ли Распутин; после моего ухода старца уложили на диван, но он сбежал от своего охранника. Извещенная полиция прочесывала всю Москву в его поисках.

Все утро телефон трезвонил без умолку; звонили люди, разыскивавшие Григория Ефимовича.

Около часа дня в дверь позвонили. Я услышала на площадке голос Распутина, спрашивавшего, готова ли я к выходу.

– Ты где был? – спросила я, не отпирая. – Тебя повсюду ищут; поставили на ноги полицию!

Он засмеялся и ответил:

– Какое тебе до того дело? Выходи, я к тебе привел одну даму, с которой хочу тебя познакомить.

Я была еще не одета и отказалась в таком виде принимать незнакомку. Тогда та ушла, и я не узнала, где Распутин провел утро.

Я телефонировала его охраннику, что Григорий Ефимович только что зашел ко мне, и тот скоро примчался. Все втроем мы отправились к генеральше К., где собралось блестящее общество.

При нашем приезде открыли двери в великолепную столовую залу, и мы расселись вокруг богато сервированного стола, украшенного цветами. Дамы были в светлых весенних туалетах.

Ожидали одну польскую графиню, пожелавшую познакомиться с Распутиным. Наконец она приехала, одетая в светло-серое платье и с великолепным жемчужным ожерельем на шее. Григорий Ефимович подошел к ней и пристально рассмотрел по своему обыкновению; она смутилась, покачнулась и задрожала так сильно, что ее пришлось отвести в спальню генеральши.

Через несколько минут ей стало лучше; Распутин подошел к ней, ласково погладил и заговорил добрым тоном, но она снова задрожала и стала кричать, что не может выносить этот взгляд, пронзающий ее до глубины души.

Когда Распутин вернулся к собравшимся, многие дамы стали просить его подарить им свой портрет с дарственной надписью. Он заявил, что у него с собой нет портретов. Тогда я вспомнила об