Полимат. История универсальных людей от Леонардо да Винчи до Сьюзен Сонтаг - Берк Питер

Интерес к языку также привел Якобсона в область психологии, в том числе нейропсихологии[592]. Он изучал процесс освоения языка детьми и в 1956 году опубликовал знаменитую статью об афазии («Афазия как лингвистическая проблема»). Якобсон отмечал, что два типа этого речевого расстройства параллельны двум хорошо известным фигурам речи – метафоре (основанной на сходстве) и метонимии (основанной на связи с предметом)[593]. Эта статья служит еще одним примером того, как последовательные полиматы способствуют развитию вторых и третьих для себя дисциплин, подходя к ним с мыслительными методами, усвоенными при работе в первой.

Идеи Якобсона оказали влияние даже на те науки, в которые он не внес личного вклада. Подход психоаналитика Жака Лакана к бессознательному в терминах языка сложился благодаря его работам[594]. Клод Леви-Стросс, который познакомился с Якобсоном в 1941 году в Нью-Йорке и позднее сотрудничал с ним, признавал, что идеями о противоположностях в языке он обязан именно ему. Тем самым Якобсон внес вклад в структурную антропологию и способствовал развитию структурализма в целом (термин «структурализм» он использовал еще в 1929 году, чтобы обозначить акцент на связях между объектами, а не на самих объектах)[595].

Еще один русский ученый, Юрий Лотман, почитатель Якобсона, основавший тартускую школу семиотики, ввел термин «семиосфера» для обозначения той области, где встречаются разные системы знаков. Ролан Барт предпочитал термин «семиология» и основное внимание уделял литературе, но тоже применял «структуралистский» подход к языку, рекламе, борьбе, пище и особенно моде. Даже в описании своей поездки в Японию автор предстает как наблюдатель, занятый чтением знаков[596].

Американец Чарльз Моррис изучал технические дисциплины и психологию и защитил докторскую диссертацию по философии, прежде чем обратиться к семиотике. Он также был участником движения за единство науки. Его бывший ученик Томас Себеок занимался лингвистикой и антропологией, а затем стал одним из основателей биосемиотики – науки, которая многим обязана эстонскому аристократу Якобу фон Икскюлю. Икскюль был физиологом, биологом и экологом; его интересовало, как разные животные воспринимают окружающую их среду (их Umwelt – понятие, взятое на вооружение и Лотманом). Икскюль изучал живые организмы как примеры обработки информации, поскольку они реагируют на знаки. Другим лидером в сфере биосемиотики был итальянец Джорджо Проди, основной областью занятий которого была медицина. Он также дружил с Умберто Эко, одним из ведущих полиматов нашего времени, которого премьер-министр Джулио Андреотти назвал «многогранной личностью»[597].

Эко был философом, литературным критиком, специалистом по семиотике и автором эссе на самые разнообразные темы: в поле его зрения попадали музыка к сериалам, культы кандомбле[598], «Красные бригады», Средневековье и т. д. В таких очерках, часто публиковавшихся в газетах типа L'Espresso, он предлагал широкой публике понятные и доступные сводки знаний по не самым простым предметам и вопросам и приводил аргументы, которые часто шли вразрез с общепринятым мнением о личностях и проблемах. Как и Сьюзен Сонтаг, Эко пытался преодолеть разрыв между «высокой» и массовой культурами, используя теорию семиотики для текстов о Супермене и Джеймсе Бонде, противопоставляя Хайдеггера спортивной журналистике, а также рассматривая представления о Средневековье, складывающиеся на основе работ французского историка Жоржа Дюби и «псевдосредневекового чтива» (слова самого Эко) в духе «Конана-варвара».

Карьера Эко в основном была академической; он написал диссертацию об эстетике Фомы Аквинского (1954). Дружба с композитором Лучано Берио послужила для Эко толчком к написанию общего исследования об авангарде в искусствах и науках, в котором проводились аналогии между разными «дисциплинарными вселенными», говоря словами самого автора. Кафедру визуальных коммуникаций Флорентийского университета Эко сменил на кафедру семиотики в Болонье. Научную карьеру он сочетал с работой на телевидении, журналистикой, издательской, а затем и писательской деятельностью, начавшейся с опубликованного в 1980 году бестселлера «Имя Розы», связавшего воедино многие интересы автора. Это детективная история, герои которой живут в средневековом мире, причем сыщик использует метод абдукции Пирса, а разгадка тайны зависит от правильного прочтения знака[599].

Шесть последовательных полиматов

Вместить рассказ обо всех полиматах XX века в одну главу невозможно, но столь же невозможно оставить без внимания шесть фигур, которые по масштабу своей учености напоминают упомянутых выше исполинов XVII века. В порядке появления на свет это Павел Флоренский (1882), Майкл Полани (1891), Джозеф Нидем (1900), Грегори Бейтсон (1904), Герберт Саймон (1916) и Мишель де Серто (1925).

Павла Флоренского называли «неизвестным русским да Винчи». В университете он изучал математику и философию, а затем стал православным священником, читал лекции и публиковал работы по теологии, а также философии и теории и истории искусства. Изучая иконы, Флоренский интересовался главным образом изображением пространства (что выдает стиль мышления, сложившийся при изучении геометрии). Более неожиданно, что Флоренский собирал народные песни и проводил исследования по электродинамике, видя в этом компенсацию «культурной непродуктивности» чистой математики. В то время – в 20-е годы XX столетия – электрификация была крупнейшим проектом нового Советского государства, и Флоренский принимал участие в работе соответствующей комиссии (на одном из ее заседаний он появился в рясе, чем вызвал немалое удивление другого участника, Льва Троцкого). Даже после ареста в ходе сталинских чисток Флоренский продолжал изучать самые разные вещи – от языка орочей до производства йода из морских водорослей[600].

Майкл Полани был родом из Венгрии и вначале получил медицинское образование. Затем он занялся химией, проводил исследования в Германии, но в 1933 году, после прихода к власти нацистов, эмигрировал в Англию и стал профессором физической химии (дисциплина Ч. П. Сноу) в Манчестерском университете. Еще в германский период Полани очень интересовался экономикой и социальными науками: интерес подогревался спорами со старшим братом (Карл защищал социализм, Майкл критиковал его). Позднее он оставил химический факультет в пользу философии. Полани начал новую карьеру в возрасте пятидесяти семи лет, занявшись, как говорилось в предисловии к «Личностному знанию: на пути к посткритической философии» (Personal Knowledge: Towards a Post-Critical Philosoph, 1958), изысканиями в области «природы и обоснования научного знания» и анализом так называемого имплицитного знания, иными словами, знания практического, наличие которого люди сами не осознают. Полани писал одному из друзей, что «всю жизнь был бродягой», и это в равной мере относится к его интеллектуальному пути и к переездам из Венгрии в Германию, а из Германии в Великобританию[601].

Джозеф Нидем, которого, как и Лассуэлла, называли «ренессансным человеком XX века», начинал карьеру как биохимик. Затем он заинтересовался эмбриологией как таковой и одновременно ее историей[602]. В конце 1930-х годов в нем проснулась страсть к Китаю, которая только усилилась во время пребывания Нидема в этой стране в годы Второй мировой войны. Он нашел свое призвание в качестве историка китайской науки, работая вместе с рядом соавторов над книгой, издание которой, несмотря на смерть Нидема в 1995 году, продолжается по сей день: за шестьдесят с лишним лет вышло двадцать семь больших томов. Как и Джеймс Фрэзер до него, Нидем был избран членом Королевского общества (в 1941 году) и Британской академии (тридцать лет спустя). По возвращении в Кембридж после войны, уже работая над «Наукой и цивилизацией в Китае» (Science and Civilisation in China, 1954 – настоящее время), он некоторое время «сохранял свою должность лектора по биохимии и читал три специальных курса». Остаток жизни Нидем смог посвятить своей главной страсти, истории китайской науки (в студенческие годы в Оксфорде мне довелось прослушать его лекцию о водяных часах – могу засвидетельствовать, что его энтузиазм был заразителен)[603].