У всех разные игрушки - Дмитрий Бондарь

– Но все-таки, вы думаете, что если ваши соплеменники все как один примут ваши взгляды, Запад с радостью заключит их в свои объятия?

Князь весело рассмеялся, едва не расплескав виски.

– Нет, Зак, о чем вы говорит! Кто в такое поверит? Тысячу лет вырабатывать определенное отношение к стране, а потом вдруг сказать: все, мы принимаем ваши правила! И надеяться, что кто в это поверит? Никогда! Разве что следующую тысячу лет, если она есть у человечества, скрупулезно соблюдать свое слово… Это невозможно. Русских не переделать никому!

Он заметно захмелел, заговорщицки подмигнул мне и добавил:

– Но это только половина правды. Вы ведь не европеец?

– Нет, я с Вануату – это такой маленький остров…

– Я знаю, знаю, – оборвал меня князь. – Я все-таки по профессии геолог, должен знать географию. Так вот вторая половина европейской нелюбви к нам заключается в том, что Москву в Европе патологически боятся. На уровне подсознания. Эта боязнь вдолблена на генетическом уровне. Как американцы боятся пауков, змей, темноты, одиночества, так европейцы боятся русских, побывавших когда-то и в Париже, и в Берлине – не единожды. Ну и третье, не столь значительное, появившееся в последнюю сотню лет – идеология, очень привлекательная для народных масс. Которую очень трудно было дискредитировать в должной мере.

– Кажется, вы этим гордитесь, князь?

– Чуть-чуть, совсем немножко, – он снова счастливо засмеялся. – Но важнее все-таки отношение к собственности. И оно вырабатывается только жестокостью наказания и временем. Говорят, что во времена графа Дракулы в Трансильвании можно было посреди рынка положить золотую монету, а на следующий день вернуться и забрать ее – никто бы не позарился, устрашенный возможным наказанием. В Германии уважение к чужой собственности насаждали теми же способами. Знаете, я учился в Англии. Вы любите Англию?

– Я еще не встречал людей, которые не влюбились бы в Англию.

– Пасторальные луга, овечки, древние развалины, римские дороги, соборы, порты… В это трудно не влюбиться. Но вот, во время моей учебы в Оксфорде мне соседи по кампусу – юристы – рассказывали страшные вещи о недавнем прошлом своей страны. Вы знаете, к примеру, что такое "Кровавый кодекс"?

– Признаться, не очень.

– Может быть, помните, что пишут о русском царе Грозном?

– Еще меньше, – я виновато пожал плечами.

– Его не любят! – захохотал князь. – За кровожадность, представляете! Это такой правитель в Москве, за тридцать лет своего царствования в конце шестнадцатого века казнивший то ли четыре, то ли пять тысяч человек.

– О! В самом деле? И как же его не придушили благодарные подданные?

– Ерунда! Тогда подобное было в порядке вещей по всей Европе. В Варфоломеевскую ночь перерезали больше гугенотов, чем успел сделать Иван Грозный за всю жизнь. Но я не о нем, а о "Кровавом кодексе" – совершенно цивилизованном своде законов в доброй старой Англии начала девятнадцатого века, в котором смертью карались больше двухсот преступлений!

– Больше двухсот? Я… я бы даже просто столько придумать и перечислить не смог.

– Да! И это не дремучие кровавые времена Ивана Грозного или Карла Девятого – это времена Байрона, Вальтера Скотта и Гёте! В моей сатрапской России за многие годы в то время повесили пятерых заговорщиков, покусившихся на верховную власть, устроивших бойню на главной площади страны, а в Лондоне вешали семилетних детей, укравших тухлую рыбу с прилавка и считали это нормальным, не желая изменять законы! А Иван Грозный – кровавый тиран!

– Чудовищно!

Я и в самом деле впервые слышал о подобном, англичане не очень-то любили рассказывать о подобном в своей истории.

– Но зато законодательство соблюдалось неукоснительно. Наверное, так и нужно – вдолбить в граждан уважение к закону? У вас очень неплохой виски. Я себе еще налью?

– Конечно, угощайтесь, князь!

– Я вам расскажу один удивительный случай из практики английского судопроизводства во время действия "Кровавого кодекса". Вы не против? История не очень длинная, но поучительная.

– Рассказывайте, князь, вы отличный и неожиданный рассказчик.

– Спасибо, сир. Итак, однажды в один из английских судов пришел истец с иском на своего компаньона. Он указал в заявлении, что сам был замечательным знатоком в некоторых категориях товара – в столовом серебре, перстнях, ювелирных украшениях и тому подобных предметах. И что с ответчиком они учредили партнерство, в котором условились нести расходы пополам и точно так же делить доходы. И принялись за работу – заключали с некими неназванными джентльменами торговые сделки, получая от них перстни, часы, трости, шляпы, лошадей. Компаньоны колесили по всей стране, заключая подобные сделки, неизменно получая прибыль в виде колец, плащей, седел, шпаг и прочей, присущей путешественникам, утвари. Но, когда пришла пора делить доходы, ответчик отказался выплатить истцу половину полученной прибыли, в связи с чем и был подан иск в английский суд!!!

Князь загадочно прищурился и вопросительно посмотрел на меня, словно загадал загадку и ждал от меня верного ответа.

– Подождите, князь, я не понимаю. Они что, грабили людей!

Никита Дмитриевич опять расхохотался, но в этот раз успел поставить бокал на столик.

– Точно, Зак! Именно так! Грабитель обратился в английский суд с пожеланием, чтобы судья помог справедливо разделить награбленное между участниками банды!

– Так сильно верил в справедливость суда?

– Видимо. Возможно, не знаю. Мои знакомые студенты-юристы путались в подробностях, да и, честно сказать, давно это было – многое из памяти выветрилось.

– И чем закончилась история?

– Вот здесь мнения источников расходятся. Кто-то говорит о том, что джентльмены были отправлены тотчас на эшафот, кто-то настаивает на том, что казнили их позже и за другие преступления. Точно известно об адвокатах истца – вот они, их было двое, – они отделались огромными штрафами "за оскорбление суда" и небольшими тюремными сроками – до выплаты штрафов. А в английском суде появился новый принцип правосудия: "У того, кто обращается в суд справедливости, должны быть чистые руки". Ну, а теперь скажите мне, хоть в одной еще стране мира могло произойти нечто подобное?

– Пожалуй, мне трудно назвать такое место.

Подобное разбирательство никак не укладывалось в моей голове – я просто не мог понять мотивов, заставивших преступника пойти за правдой в суд! Глупость? Ох уж, эти англичане.

– Потрясающая история.

– У моих друзей такими историями были забиты вот такой толщины тома! – ладонями Лобанов-Ростовский показал размер увесистого кирпича.

– А почему вы, князь, считаете, что у человечества может не быть следующей тысячи лет?

– А вы думаете, она есть?

– Не пойму, чем вызваны ваши опасения?

– Вы верите, что я многое повидал в этой жизни?

– Догадываюсь.

– У меня есть маленькая теория. Если она вам интересна – я с удовольствием поделюсь.

– Лететь еще полчаса, делать все равно нечего, рассказывайте.

Князь отхлебнул из стакана пару глотков, поморщился.

– Опущу подробности, детали, имена и даты. Вкратце это будет звучать примерно так. За последние сто лет в мире произошло два события, полностью перекроивших мировые карты и социальные отношения. Первая мировая война перераспределила главенство в обществе, отобрав его у родовой аристократии и передав аристократии торгово-промышленной. Согласны?

– Может быть, я не сильно силен в истории. Продолжайте.

– Я проиллюстрирую. До первой мировой войны большинство мест в Парламентах и Правительствах всей полусотни имеющихся стран, за исключением Америки, занимала придворная знать. Такие как я – князья, бароны, графы. После Великой Войны эти места им пришлось разделить с торговцами, потому что первые обнищали, а вторые обогатились и усилились. Вторая Мировая Война закрепила этот порядок, еще более отодвинув знать от власти, практически удалив ее от решений. Мир стал принадлежать торговцам. Но в то же время в большой части света – главным образом, на моей Родине, силу обрело следующее поколение хозяев мира.

– Пролетарии?

– Нет, Зак, что вы, какие пролетарии! Неподотчетная никому бюрократия! Российская бюрократия, конечно, мало что значит в историческом смысле, но она показала, что достаточно эффективно может контролировать общество, нивелируя социальные конфликты. И для этого не нужны поколения специально подготовленной элиты. Посмотрите, что делается сейчас в Европе, Америке, повсюду! Бюрократия все выше поднимает голову, всячески ограничивая права владельцев собственности, навязывая им правила и законы.

– Вы прогнозируете следующую войну, в которой эти бюрократы окончательно одолеют нынешние торгово-банковские элиты?

– Все к тому идет, Зак. Вы же сами видели эту европейскую говорильню, – открытое, дружелюбное лицо князя перекосилось, будто он съел лимон. – Пока что наши с вами партнеры крепко держат эту публику за горло, но они не очень-то понимают, что за сила народилась в обществе, кого они выпестовали. Они держат за горло очень голодного льва, который однажды осознает, что он все-таки лев, а не пушистая и покладистая кошка. И вот тогда резня будет такая, что мало никому не покажется. Потому что бюрократу нечего жалеть и нечего терять. Только бюджет государства – чем он больше, тем лучше. Уже сейчас больше половины всех бюджетных расходов в любой европейской стране уходит на содержание и обслуживание интересов бюрократов. И эта доля со временем будет только расти. Потому что как бы много собственности не было, владеют ею не многие и должны просто в силу своей малочисленности делегировать свои права каким-то наемным работникам – бюрократам от бизнеса или политики. Они просто однажды задавят нынешних хозяев своей серой массой. Каждый год появляются новые наднациональные образования – ОПЕК, ГАТТ, ОБСЕ, НАФТА – и всюду сидят бюрократы, подгребающие под себя власть, рычаги влияния, чужие капиталы. Они не остановятся.