Экзотики - Евгений Салиас

При этомъ извѣстіи Кора такъ взволновалась, такъ сильно смутилась, что чувствовала, какъ у нея дрожали руки и ноги. Понемногу успокоившись и овладѣвъ собой, она тотчасъ же послала за главнымъ управляющимъ гостинницы. Gérant, маленькій человѣчекъ, толстый и плѣшивый, съ дѣтски-свѣжимъ и веселымъ лицомъ, явился тотчасъ же. Улыбаясь какъ херувимъ, онъ всталъ въ дверяхъ съ вопросомъ, что угодно русской дамѣ.

Графиня заявила, что желаетъ перейти въ нумеръ второй, гдѣ ей будетъ удобнѣе. Gérant заявилъ, что онъ занятъ. Она предложила платить за этотъ нумеръ въ десять разъ дороже. Нумеръ стоитъ двадцать франковъ въ день, она предложила полтораста и двѣсти въ сутки, обязуясь занимать его недѣлю. Gérant объявилъ, что безъ хозяина рѣшить этого не можетъ, и ушелъ. Черезъ часъ онъ вернулся съ отвѣтовъ, что англичанинъ, нанимающій этотъ нумеръ, готовъ его уступить. Цѣна же останется по-прежнему старая.

«Ну, милый графъ, — подумала Кора, злорадствуя. — Теперь будетъ мой чередъ посмѣяться. Et je rirai la dernière»…

Двое сутокъ прождала графиня очистки нумера, и волненіе ея дошло до послѣднихъ, предѣловъ. На второй день оно еще болѣе усилилось, потому что англичанка, видѣвшая нумеръ при содѣйствіи Жюля, въ отсутствіи занимающаго его постояльца, принесла крайне важную вѣсть. Между этимъ нумеромъ, тамъ, гдѣ была маленькая спальня, и гостиной перваго нумера, гдѣ принималъ графъ, была дверь, конечно, запертая, но плохо затворяющаяся. И не только слышно все, что говорится въ гостиной, но можно въ небольшую скважину между несходящимися дверями видѣть все, что происходитъ тамъ.

Отъ этого извѣстія у графини такъ забилось сердце, какъ еслибы дѣло шло не о двери, а о Богъ вѣсть какомъ важномъ событіи. Разумѣется, подобная случайность играла теперь во всемъ дѣлѣ огромную роль.

Очевидно, сама судьба помогала ей. Простое, заурядное сочетаніе мелкихъ обстоятельствъ хотѣло мстить за нее…

Черезъ день, или два, она узнаетъ, кто эта женщина, скрывающаяся тщательно, услышитъ ея голосъ, увидитъ ея лицо, узнаетъ все. Вѣдь они будутъ говорить… Положимъ, что они будутъ осторожны. Но вѣдь ей нужно два-три слова, чтобы судить, отгадать.

— А затѣмъ? — восклицала графиня. — Затѣмъ!.. Я назовусь въ гостинницѣ… Я стану вездѣ бывать… Я съ ней познакомлюсь… И ей, ему, всѣмъ объявлю все, что знаю… Я на все пойду!.. Она, навѣрное, замужняя, и мужъ въ Баньерѣ. Не даромъ она тщательно скрывается… Я предчувствую, что страшно отомщу. Если же это бѣдная Эми, то я сдѣлаю скандалъ, который опозоритъ его. Спасти дѣвочку, конечно, поздно, если она бываетъ здѣсь. А до ея позора мнѣ нѣтъ дѣла! Но лучше давай Богъ, чтобы это была иностранка — съ мужемъ, энергическимъ человѣкомъ.

VII

Графъ Загурскій — «двойной» экзотикъ, какъ прозвалъ его Рудокоповъ, за то, что дѣды его основались въ Россіи, а онъ основался въ Парижѣ — былъ не просто ухаживатель за женщинами, «mangeur de coeurs», а спеціалистъ, техникъ… и даровитый техникъ… Техническая часть ухаживанья и «влюбленья» въ себя женщинъ была доведена имъ до высшей степени совершенства. Но за то же онъ и не брезгалъ никакими средствами и фортелями. И эта его «прикладная механика» была безошибочна и всегда и всюду побѣдоносна. Слишкомъ тонко бывала она всегда обдумана.

Дама вся въ черномъ, съ двойной бѣлой вуалью, рѣшившаяся уже два раза побывать въ отелѣ у графа Загурскаго, съ опасностью быть узнанной, была баронесса Герцлихъ.

Напрасно попробовала бороться сама съ собой уже немолодая женщина, любившая въ первый разъ въ жизни. Натура и жажда неизвѣданнаго, желаннаго съ двадцати лѣтъ — взяли свое.

За всю свою жизнь она была окружена поклонниками, но въ средѣ ихъ ни разу не нашлось ни одного, для котораго стоило пожертвовать… если не своей репутаціей женщины безупречнаго поведенія, то своей душой, своими мечтами.

— Лучше ничего, чѣмъ это, — говорила она.

Послѣ стараго мужа, болѣзненнаго брюзги и безсмысленнаго ревнивца, отъ котораго она, наконецъ, ушла, судьба никого и ничего не послала ей. Явился Герцлихъ — тоже почти старикъ. Ей было тридцать лѣтъ, ему за пятьдесятъ, но онъ, женатый и почти разведенный, такъ же, какъ и она, изображалъ собой нѣчто, чѣмъ пренебрегать было нельзя. Онъ страстно, безумно полюбилъ ее, какъ еслибы ему было двадцать лѣтъ. Для него, женившагося когда-то по разсудку, ради связей, на дочери петербургскаго сановника, баронесса была первой встрѣчей, первой любовью. Вдобавокъ, при его огромномъ состояніи, его привязанность мѣняла совершенно положеніе соломенной вдовы съ двумя дѣтьми.

Баронъ Вертгеймъ посылалъ на воспитаніе дѣтей и на прожитокъ около трехъ тысячъ. Герцлихъ могъ дать — сколько баронесса захочетъ, безъ счету.

И тридцатилѣтняя Юлія Вертгеймъ, красивая женщина, на видь двадцати-трехъ или четырехъ лѣтъ, предпочла серьезную связь съ пожилымъ богачомъ — легкимъ и банальнымъ романамъ, которые напрашивались давно. Семь лѣтъ прожила она съ Герцлихомъ, и семь лѣтъ была ему вѣрна. Онъ ее обожалъ. Она его любила и уважала.

Теперь натура заговорила и взяла свое. Когда и какъ она рѣшилась на все, ради Загурскаго, она сама не знала. Было только ясно ей самой, что она его полюбила до потери разума, забвенія всего. Почему? За что? На это отвѣчать было трудно. Еслибы баронессѣ сказали, что она за свой поступокъ сложитъ голову на плаху, — она бы не остановилась. Быть можетъ, ихъ отношенія послѣднихъ трехъ лѣтъ сдѣлали все. Онъ былъ ея другомъ. Она была для него симпатичная женщина, которыхъ «очень» любятъ, но въ которыхъ влюбиться уже нельзя. Это дразнило ее. И вотъ вдругъ, нежданно… отъ ея одного слова все стало зависѣть… Все! Осуществленіе грезъ всей жизни и осуществленіе трехлѣтнихъ мечтаній о немъ, Загурскомъ. И она полюбила его со всѣмъ пыломъ юности… Онъ былъ для нея тѣмъ же, чѣмъ она была для Герцлиха. Когда графъ явился въ Люшонѣ, а затѣмъ въ Баньерѣ, и вдругъ заговорилъ иначе, — она начала съ подозрѣнія.

Сто разъ пришло ей на умъ, что это — лукавство, ложь, притворство… Это — ея милліонъ, подаренный мужемъ. Можетъ быть! но она не хотѣла и думать объ этомъ. А всему, что пѣлъ и напѣвалъ онъ — она хотѣла вѣрить. Обманъ? Что за дѣло! Вѣдь только его слова, его увѣренья и клятвы — обманъ. А все остальное — дѣйствительность. Но это паденіе? Да! Это — гнусное преступленіе предъ обожающимъ ее человѣкомъ?.. Да. Это можетъ изъ-за пустого случая повести къ катастрофѣ? Да…

И на все, на всѣ эти ужасные вопросы баронесса Юлія отвѣчала:- да!.. трепетно и безпомощно. Эми, конечно, не знала и не подозрѣвала ничего, но лукавая и пронырливая Кисъ-Кисъ слѣдила за матерью зорко съ самаго начала, и не скоро рѣшилась повѣрить очевидности. Еще въ Люшонѣ подслушавъ, однажды, разговоръ Загурскаго съ матерью, хитрая Кисъ-Кисъ сразу все поняла.

— Ай-ай-ай! — прошептала она себѣ самой:- quel infâme! Каковъ негодяй! Вѣдь это милліонъ барона Герцлиха заставилъ его запылать, а мама — по наивности — повѣритъ. Ай-ай-ай, что дѣлать? Помѣшать, или оставить?

И Кисъ-Кисъ рѣшила покуда не впутываться не въ свое дѣло, чтобы какъ-нибудь не прозѣвать чего-либо въ своемъ дѣлѣ, гораздо болѣе важномъ. А дѣло самой Кисъ-Кисъ шло блестящимъ образомъ.

Герцогъ Оканья исполнилъ обѣщаніе, данное въ Парижѣ, и присоединился къ нимъ въ Пиренеяхъ на все лѣто.

Здѣсь, въ Баньерѣ, герцогъ и Кисъ-Кисъ почти не разставались. Всякій день они верхомъ отправлялись въ окрестности; сначала дѣлали маленькія прогулки, не далѣе деревушки Астэ, или мѣстечекъ, лежащихъ по желѣзной дорогѣ на Тарбъ; но, затѣмъ, понемногу, они стали дѣлать болѣе дальнія прогулки. Баронесса разрѣшила маленькія экскурсіи уже не верхомъ, а въ экипажѣ, лишь бы только они возвращались къ вечеру.

Однако, однажды они не вернулись. Они отправились въ Лурдъ, конечно запоздали, и баронесса получила двѣ депеши: одну отъ дочери, другую отъ герцога, извѣщавшихъ, что они ночуютъ въ Лурдѣ въ разныхъ гостинницахъ, для большаго соблюденія приличія.

«Хотя, — прибавлялъ герцогъ въ своей депешѣ,- въ мои годы и при лѣтахъ mademoiselle Лины мы бы могли остановиться и въ одномъ отелѣ».

Баронесса была, очевидно, слишкомъ поглощена своимъ роковымъ положеніемъ, чтобы обращать достаточно вниманія на все, что творила ея дочь. Она въ буквальномъ смыслѣ потеряла разумъ и ходила какъ бы въ припадкѣ лунатизма.

Загурскій, знававшій «mille е tre», былъ все-таки если не увлеченъ, то тронутъ любовью этой женщины, — настолько была она беззавѣтно и безгранично увлечена. До обоготворенія его и забвенія всего, что не онъ.

— Это уже не осень, золотистая, теплая, тихая… — говорилъ онъ ей шутя. — Развѣ не въ Европѣ, а въ Сахарѣ…

Однако, изрѣдка баронесса замѣчала дочери по поводу герцога:

— Amuse-toi, Kiss-Kiss, mais prends garde.

— Oh, chère maman! Это не мнѣ надо говорить. Вотъ еслибы отецъ или мать герцога были живы, то хорошо бы сдѣлали, еслибы сказали ему теперь:- Amuse-toi, Feman, mais prends garde…