Перекрестки сумерек - Роберт Джордан

Ему не хотелось встречаться с всадниками, независимо от того, кто бы там ни был, но заминка стоила ему шанса скрыться. Одна из Хранительниц, он решил, что это Карелле, женщина с огненными волосами, небесно-голубые глаза которой всегда смотрели с вызовом, рукой указала солдатам в его направлении. Было невероятно, чтобы они смогли разглядеть его сквозь плотное сплетение теней и ярких полос солнечного света. Он еще раз убедился, что Хранительницы, как и все айильцы, имели острое зрение.

Масури, стройная женщина в плаще бронзового цвета, была здесь на пятнистой кобыле, как и Анноура на своей миниатюрной коричневой лошадке. Из-под её капюшона свисало множество тонких темных косичек. Сама Берелейн спокойно восседала среди своей небольшой свиты, красивая высокая молодая женщина с длинными темными волосами, в красном плаще с черным подбоем. Единственный недостаток, полностью лишавший ее привлекательности в его глазах – она не была Фэйли. От нее он узнал о похищения жены, и о контактах Масимы с Шончан, но почти все в лагере считали, что он переспал с Первенствующей той же ночью, когда пропала Фэйли, а она не делала ничего, чтобы опровергнуть эти слухи. Это был не тот случай, когда он мог требовать, чтобы она встала и публично опровергла все слухи, но все же она могла хоть что-то сказать. Например, велеть своим горничным это отрицать, или что-нибудь ещё. Вместо этого Берелейн молчала, а ее горничные сплетничали словно сороки, фактически придумав эту историю. Подобного рода репутация способна свести в могилу мужчину из Двуречья.

Начиная с той самой ночи он старался избегать встречаться с Берелейн, и собирался ускакать прочь, даже после того, как его заметили. Но она, подхватив у сопровождавшей ее горничной – пухлой женщины, завёрнутой в сине-золотой плащ, корзину с ручкой, переговорила с другими, и направила своего мерина к нему. Одна. Анноура подняла руку и сказала что-то ей вслед, но Берелейн не оглянулась. Перрин не сомневался, что она последует за ним, куда бы он ни пошел, и это только заставит людей считать, что он сам захотел остаться с ней наедине. Он вдавил пятки в бока Ходока, желая присоединяться к остальным. Он хотел заставить её последовать за ним назад. Но она пустила своего мерина в легкий галоп, несмотря на неровную землю и снег, даже перепрыгивая каменные выступы. Ее красный плащ развевался за спиной. И встретила его на полпути. Она была хорошим наездником, неохотно признал он. Но не столь хорошим как Фэйли, хотя и лучше чем большинство.

– У тебя довольно мрачный вид, – мягко улыбнулась она, остановив своего коня прямо перед Ходоком. Она была готова преградить ему дорогу, если он постарается объехать ее сбоку. У этой женщины вообще не было никакого стыда! – Улыбнись, так люди подумают, что мы флиртуем. – Она подала ему корзину рукой в тёмно-красной перчатке. – Это, по крайней мере, должно заставить тебя улыбнуться. Я слышала, что ты забываешь поесть. – Ее носик сморщился. – И мыться. Твоя борода тоже нуждается в уходе. Измученный заботами, растрепанный муж, спасающий свою жену – романтическая фигура в ее глазах, но она не сможет так подумать о грязном оборванце. Ни одна женщина никогда не простит вам разрушение вашего же собственного образа в ее глазах.

Внезапно смутившийся Перрин взял корзинку, поставил на высокую луку седла перед собой, и бессознательно потер нос. Он знал некоторые из запахов Берелейн – так пахнут волчицы на охоте, а он, кажется, ее добыча, но сегодня она не была настроена поохотиться. От неё исходил запах каменного терпения, развлечения и затаенного чувства опасности. Женщина никогда его не боялась, это он помнил. Но почему она должна быть терпелива? И что именно должно было ее развлечь? Горный кот, пахнущий ягненком, не смог бы запутать его больше.

У него в животе заурчало от ароматов, доносившихся из под крышечки. Жареная куропатка, если он не слишком ошибся, и белый хлеб, еще теплый. Муки было очень мало, и хлеб был почти столь же редок как и мясо. Правда, он не ел несколько дней. Он действительно иногда забывал, и когда вспоминал ел от случая к случаю. Если повезет, ему приходилось просить у Лини и Бриане, а иногда перехватить остывшую косточку с остатками мясца у людей с которыми он вырос. От еды прямо под носом у него потекли слюни. Но будет ли это честно есть еду, принесенную Берелейн?

– Спасибо за хлеб и куропатку, – сказал он грубо, – но для меня было бы хуже всего на свете, чтобы люди думали, что мы флиртуем. И я моюсь, когда могу, если тебя это так волнует. Но при такой погоде это не просто. Кроме того, все пахнут не лучше чем я. – Внезапно он понял, что она пахла чистотой. Никакого намека на пот или грязь за вуалью легких, цветочных духов. И это его разозлило – толи что он заметил ее духи, толи что она пахла чистотой. Это казалось Перрину предательством.

Глаза Берелейн расширились от изумления.

– Почему? – а потом она вздохнула сквозь улыбку, которая начинала казаться застывшей, и в ее запахе появилась ниточка раздражения. – Для этого тебе следует поставить палатку. И я знаю, что в одной из ваших телег есть хорошая медная ванна. Люди ждут от дворянина, что он будет выглядеть дворянином, Перрин, и частью этого является внешняя презентабельность, даже когда для этого требуются дополнительные усилия. Это такая сделка между тобой и твоими людьми. Ты должен дать им то, что они ждут, то, в чём они нуждаются или чего хотят. Иначе, они теряют уважение и начинают на тебя обижаться. Откровенно говоря, никто из нас не может себе позволить, чтобы это случилось. Мы очень далеко от дома. Окружены врагами. И я верю, что ты – Лорд Перрин Златоокий – быть может, наш единственный шанс выжить и вернуться снова домой. Без тебя все развалится. Теперь улыбнись, потому что если мы не флиртуем, то значит разговариваем о чем-то другом.

Перрин оскалил зубы. Майенцы и Хранительницы Мудрости наблюдали, находясь от них в пятидесяти шагах, так что в подобном полумраке, это, пожалуй, сойдёт за улыбку. Потеря уважения? Берелейн помогла ему лишиться последнего уважения, какое он когда-либо имел у двуреченского народа, не говоря уж о прислуге Фэйли. Хуже того, Фэйли как-то несколько раз прочла ему очень похожую версию этой лекции об обязанности лордов давать людям то, что они желают. Обидно выслушивать подобное именно от Берелейн, из такой толпы окружающих тебя людей, в качестве эха собственной жены.

– Итак, о чем мы разговариваем тогда, когда люди не должны знать правду?

Ее лицо оставалось спокойным и улыбающимся, но все же скрываемое чувство опасности в её запахе усилилось. Он почти дошел уже до запаха паники. Она действительно верила в опасность. Ее руки, державшие поводья, были напряженны.

– У меня есть собственные Ловцы Воров, которые шатаются в лагере Масимы, приобретая «друзей». Это хуже, чем иметь там своих осведомителей, но они взяли вино, которое, возможно стянули у меня самой, и узнали немного интересного, в основном подслушав разговоры. – Она дурашливо поклонилась. Свет! Она знала, что Фэйли использовала Селанду и тех других идиотов в качестве шпионов! Берелейн первая, кто сказал ему о них. Вероятно Гендар и Сантес, ее Ловцы Воров, заметили Хавиара и Нериона в лагере Масимы. Балвера нужно предупредить прежде, чем он отправит Медоре следить за Берелейн и Анноурой. А не то выйдет чудовищная путаница.

Когда он промолчал, она продолжила:

– Во-первых, в эту корзину я положила кое-что кроме хлеба и птицы. Некий… документ, который Сантес нашел вчера утром, крепко запертым в столе Масимы. Этот дурень не может удержаться, чтобы не посмотреть, что находится за замком. Если бы он знал, что он там найдет, то, возможно, крепко запомнил, что кое-что из спрятанного никогда не следует находить. Но что сделано, то сделано. Не позволяй никому застать тебя читающим его после того, как я пошла на все эти неприятности, чтобы это скрыть! – добавила она резко, едва он поднял крышку корзинки, доставая обернутый тканью сверток, испускающий сильный запах жареной птицы и теплого хлеба. – Я видела людей Масимы возле тебя и раньше. Они могут наблюдать и сейчас!

– Я не дурак, – прорычал он. Он знал о шпионах Масимы. Большинство последователей этого человека были горожанами, столь неуклюжими в лесу, что в Двуречье им дал бы фору любой десятилетний мальчишка. Но это не значит, что нет одного-двух достаточно ловких, чтобы спрятаться где-нибудь в тени среди деревьев, чтобы за ним проследить. Они всегда держались на расстоянии, потому что из-за его глаз считали его кем-то вроде прирученного Отродья Тени. Поэтому он редко чувствовал их запах, а этим утром он был занят еще и другими вещами.

Осторожно развернув ткань, он достал перепелку с поджаристой корочкой, которая по размеру оказалась с упитанного цыпленка. Он решительно оторвал одну ножку, одновременно нащупав под свертком документ, и вытащил лист плотной кремового цвета бумаги, сложенный вчетверо. Затем осторожно, чтобы не испачкать жиром, он развернул бумагу над птицей, немного неуклюже из-за одетых перчаток, и стал читать, грызя при этом ногу. Любому наблюдателю показалось бы, что он изучает какой бы еще кусочек куропатки ему затем съесть. Толстая зеленая восковая печать, сломанная с одной стороны, была в виде рисунка, напоминающего, как он решил, три руки с торчащими мизинцами и указательными пальцами. Письмо, написанное витиеватым языком, содержало архаичный шрифт, иногда полностью непонятный, но с трудом его можно было прочесть.