Слава для Бога - Дед Скрипун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— То же бог значит? Сваты говоришь... — Горько усмехнулся Перв, и выпил еще заботливо пододвинутую Даждьбогом кружку. — Какие мы сваты? Дочь моя сгинула, сын твой поленом бесчувственным лежит. Какая уж тут свадьба...
— И дочь твоя жива, и Богумир поднимется. Я это точно знаю. Веру терять просто не надо. Вера она горы сворачивает, моря осушает, а реки вспять оборачивает, это я тебе как бог говорю. — Он еще немного отпил из кружки, и грохнул ей об стол. — Верить надо, а не раскисать.
— Что же вы, боги, такое с детками нашими допустили, и теперича ничего уже поделать не можете? — Осуждающе посмотрел на него воевода. — Или не хотите? Как связался я с вами, так горе-горькое поселилась в моем доме. Нет от вас счастья. Беда одна, да слезы.
— В чем-то ты прав, да только рано выводы делаешь. Не познав беды лихой, и вкус счастья не изведать. — Улыбнулся Даждьбог. — Ты отец той, кого небеса признали и принять готовы. Тебе веру терять никак нельзя, не по чину теперь. Время пройдет, а вместе с ним и беда с обидой, вот тогда тебе, за хулу в словах своих, стыдно станет. Так, что думай и верь...
Перв нахмурился:
— Слышал я, что сына твоего жертва человеческая, кровавая, на ноги поставить сможет. — Он посмотрел в глаза собеседника. — Мою возьми. Мне все едино, я жизнь ужо прожил, а Богумир тогда встанет, он же мне теперича почитай, как сын. Дочь вернется, он уж и здоров. Свадебку справят... Заживут в радости... — Воевода не смог договорить, голос сбился, и глаза наполнились слезами, он отвернулся.
— Вот Богумир обрадуется, узнав, что у отца жены жизнь отнял, ради того, чтобы свою хворобу изгнать. — Ехидно хмыкнул Даждьбог, и еще отхлебнул нектара. — А уж как Славуня-то рада будет тятькиной смерти, вот ей жить-то после этого сладостно будет. Вот счастье-то... — Он положил руку на плечо воеводы. — Думай, что говоришь сват, и пей теперича поменее, а еще лучше вовсе брось, тебе еще внуков поднимать да нянчить, кто как не ты им науку воинскую преподаст, кто уму-разуму научит? Правду, от кривды кто отличить поможет? Нет у них на земле другого деда, кроме тебя, а те, что на небесах, те далече, и туда смертным ходу нет. Иди прямо сейчас к князю, да потребуй работы поболее, да потяжелее. Пусть тебя делами загрузит, да так, чтобы домой только доползти и смог. За трудами тяжкими, и мыслям дурным места в голове не будет. Жди воевода и верь. Все наладится. Вернутся дети и счастливы будут. Это я тебе как мужчина, как отец, и как бог говорю.
***
Очнулась Славуня в странном маленьком, жарко протопленном, сухом помещении. Тусклый свет, от куда-то с боку, выхватывал из полумрака бревенчатые не ошкуренные от потрескавшейся коры, бревна стен, и потолок, неаккуратно сработанный из тесанных, неструганных досок, в щелях между которыми торчали пучки желтого, сухого мха. Пахло хвоей и медом. Рядом кто-то тихо разговаривал.
Трое сидели за столом. Два малюсеньких мужичка, один из которых, рыжий. Он был ей смутно знаком, но она не помнила от куда его знает, и кто он такой, память отказывалась вспоминать, вырезав безжалостно прошлое. Никто она, ни что было ранее, девушка не знала.
Второй — сухонький, какой-то корявый, дерганый, похожий на сухую ветку можжевельника, в вязанном синем, залатанном бесчисленными, разноцветными лоскутами свитере, надетом прямо на голое, светло-коричневое тело. Зеленые волосы, зеленые глаза, зелёная борода, больше похожая на густой кустарник, вытянутая, похожая на запятую голова и длинный нос, похожий на раздвоенный в конце сучек, и вывернутыми наружу ноздрями.
Третьим, прямо на столе, сидел здоровенный светлячок, источник освещения всего дома, и расправив в блаженстве, трепещущиеся крылья, лакал, похрюкивая, из глиняной плошки тягучий мед.
Слава прислушалась.
— Вот что ты думал, Филька, когда ее ко мне тащил, что дальше делать будешь? Никогда еще человек не бывал в моем доме. — Бухтел зеленый. — Неча ей тут делать.
— Что же мне ее, в барсучьей норе, бесчувственную бросить надо было? — Нахмурился тот, кого назвали Филькой. — Не правильно это. Мы вместе от кикиморы бежали, вместе беду встретили, вместе и к тебе за помощью пришли.
— Правильно, не правильно. — Возмутился зеленый. — Да только что делать то теперича?
— В город ее надо. — Поднял измазанную медом мордочку светлячок, и облизнулся, закатив выпученные глаза. — Она говорила, что невеста бога, вот пусть людишки ее богам и представят, даже если и соврала, все едино примут, они своих не бросят.
— Дурень. — Рявкнул на него зеленый. — А кто ее в город потащит? На виду-то у всех. Виданое ли дело, чтобы вот так, перед народом объявляться? Нам духам, да нежити, прятаться от глаз положено, а не шастать по столицам.
— Да не ругайся ты, Сучек. Все мы понимаем, но и бросить ее не могли. Померла бы она там, в яме с ледяной водицей. Огневица весенняя у нее в груди поселилась. Дышать не давала. Спасибо Светозару, знал как кашель укротить. Теперича ей покой да уход нужен, а где его искать, как не у тебя, не у кикиморы же. — Он рассмеялся собственной шутке. — Медком, да взваром с травками лечебными попоим, на ноги поставим. Поднимется, да сама в город уйдет. Не пужайся, не выдаст она твою избу, у нее совесть есть, такие как она добра не забывают. Не продадут.
— Какой медок? Какие травки? Огневицу без волхва и лекаря не одолеть. Помрет тут у меня болезная, я еще и виноват перед богами останусь, что не уберег. — Сучек едва не подпрыгнул от возмущения на лавке.
Слава внезапно закашлялась, и вся троица подскочила, и мгновенно склонилась над ней.
— Очухалась, красота моя? — Рыжий дотронулся до лба девушки. — Во какая жаркая, самовар распалять можно, вмиг вскипит.
— Вы кто? — Прошептала Слава.
— Во дает. — Засмеялся домовой. — Филька я, не уж-то запамятовала? Вон того вон червяка, с рожей медом измазанной, Светозаром кличут, ну
