Стихотворения - Владимир Нарбут

Поздравляю тебя, маленькая моя Синичка, с Новым годом и — ты понимаешь, родненькая! — желаю тебе всего наилучшего, всего самого доброго, самого счастливого в свете, мама моя, такая близенькая-близенькая, такая далекая-далекая! Давай условимся, Мусенька: в 12 ч. ночи 31 /XII ты подумаешь обо мне (у нас тогда будет около 8 час. утра 1/1), а я то же сделаю и сам (у тебя тогда будет на часах, примерно, 4–4 1/2 час. дня 31 декабря. Мы ведь живем несколько впереди). Хорошо, мордочка? Так и встретим этот наш 2-й в разлуке, одинокий такой год… Поздравляю тебя заранее, потому что это — едва и не последнее перед закрытием навигации мое письмо. Дальше можно поддерживать только телеграфную связь (точный адрес, — вверху письма адрес на всякий случай, — сообщу по прибытии на постоянную командировку), я буду пользоваться ей, по возможности, полно; о том же умоляю и тебя, голубчик. Береги себя, свое здоровье — ради, хотя бы, меня, мама. Крепко, крепко, как только могу, обнимаю и целую тебя 1 /XII.

(без даты)

Мамочка моя родненькая, солнышко мое золотое! Прощай до весны: это мое последнее письмо к тебе в 1937 г. Навигация закрывается, остается только телеграф. Сердце мое болит, когда я не получаю ни писем, ни телеграмм от тебя. А уже больше месяца нет от тебя вестей. Жду не дождусь отправки на постоянную командировку, там, может быть, получу что-либо от тебя.

К первому же весеннему пароходу пошлю тебе длинное письмо. И ты, голубчик мой маленький, заготовь такое же уже в конце февраля и пошли: пока дойдет, из Владивостока отправится пароход. Родная моя и близкая мне, единственный мой друг в мире! Помни, что и телеграммы — тоже почти что письма (особенно — с твоей стороны). Всегда сообщай мне о своем здоровьи — самое главное.

Мамуля моя, если будешь посылать когда-либо еще посылки (я пока получил только первые), то обшивай их сверх ящика в прочную материю, прошнуровывай.

Посылки приходят на командировку, как говорят, примерно, через 2 месяца. Поэтому 1-ю, по весне, посылку — можно послать, как и письмо, во 2-й половине февраля (до Владивостока — 15 дней пути). В посылке — самое важное: побольше — сахару, изюму (такого, как ты прислала, без косточек); леденцов фруктовых (вообще, конфет без бумажек); затем — топленого жира (какого хочешь). Если захочешь еще что-либо, то вспомни про сухие мятные (белые) пряники, также — сушки. Может, что-нибудь есть в восточном магазине (нескоропортящееся). Жидкость, если будет, обязательно наливай в бутылочки с притертой, герметической пробкой: ведь все вскрывают, а дальше — жидкость проливается. С рюкзаком у меня — беда: в бане, на дезинфекции перегорели ремни. Если будет возможность, родненькая, вышли мне, пожалуйста, еще один, покрепче (на пуд), на матерчатых тяжах (они на кольцах), очень прочный и побольше размером. Еще, может, понадобятся: ручка и перья, конверты, глянцевая бумага, а также — алюминиевые чашка-кружка (на 1/2 литра, примерно) и 2 глубоких мисочки. Вот и все…

Сердце обливается слезами — при мысли, что уже нельзя писать самому близкому на свете существу, что надо ждать весны. Буду ждать тебя терпеливо, бесценное мое солнышко. Крепко, крепко целую. Обнимаю мою Симусю, мою девочку — как только могу.

Письмо № 1

9 марта 1938 г. Стан Оротукан, ДВК, Бухта Нагаево

Здравствуй, здравствуй, моя родненькая, моя Симуся дорогая, мой любимый, самый-самый близкий дружок, мой единственный мальчик!

Так давно, почти 4 месяца, не писал тебе, не имел возможности. Целая вечность — эта зима, эта холодная предполярная ночь — которая уже кончается, этот холод и морозы… Да и от тебя я почти не получал вестей (не считая 2-х писем, пересланных сюда из Владивостока, и 3-х телеграмм, пересланных из Магадана (бухта Нагаево). Как ты живешь, маленькая, что делаешь, как работаешь? Последнее письмо от тебя (№ 5 от конца ноября пр. года) очень скудно осветило мне твою жизнь. А мне, понятно, хочется знать о тебе возможно больше, — ведь я живу, мордочка, только тобой, только встречей будущей с тобой; моя родненькая… Ты телеграфируешь все время, что здорова, — а из ноябрьского письма я вдруг узнаю, что ты лечишься! Как же так, мамуся, я очень беспокоюсь за тебя, волнуюсь. Я хочу, чтобы ты, Симусенька, как следует смотрела за собою — хотя бы ради меня, ради нашей будущей жизни. Я прошу, я умоляю тебя смотреть за своим здоровьем — так как бы я стоял возле тебя. Помни, что я всегда мысленно с тобою, что, как никогда, я только твой. Поступай же так, как если бы мы были вместе. Хорошо, моя маленькая, мой любимчик дорогой?..

Теперь — два слова о себе. В середине декабря я пошел из Магадана в последний, как мне казалось, этап — на грузовике. И очутился сперва в стане Оротукане, а затем — на руднике «Ключ Пасмурный». Здесь я пробыл около 2 1/2 мес. Работал сперва младшим счетоводом, затем ночным сторожем, наконец — ассенизатором (3 дня). Это — все потому, что я — инвалид и к физическому труду, как ты знаешь, совершенно не приспособлен. Наконец, 28 февраля моя работа неожиданно для меня прервалась. На «Ключ Пасмурный» приехала специальная медицинская комиссия, которая и актировала меня вместе с другими. Комиссией я признан негодным для работы, освобожден от нее без указания срока, навсегда (поскольку у меня нет левой руки и изуродована, деформирована нога). Теперь уже актированный я, вместе с другими, вывезен из Ключа Пасмурного в Оротукан, где и дожидаюсь дальнейшей своей судьбы. Адрес, по-видимому, мой изменится. Новый сообщу телеграммой (если будут деньги, мамочка…).

Эта зима была для меня, мамуся, довольно тяжелой. Пишу тебе потому лишь, что все это уже в прошлом… Прежде всего, я болел, родненькая. После перехода пешком через горный перевал (когда я шел из Оротукана на Пасмурный) я получил растяжение жил в левой, больной ноге. Лежал, не мог ходить почти полмесяца… Затем на меня напала цинга (скорбут). Левая и частично правая нога покрылись гнойными язвами, — их было 12. Сейчас дело идет на поправку. Язв осталось уже только 4. Я лечусь (и лечился), мамочка, очень усердно, помня данное тебе обещание. Я очень стойко переносил и переношу болезнь. Она, в общем, нетрудная, но крайне нудная, тягучая, родненькая моя. Я пью настой на кедраче (так называемый стланик). Но цинга — это болезнь климата, и невозможно трудно бороться оттого. Однако я мужественно, безропотно переношу и это неожиданное испытание, Мусенька моя добренькая. Немного досаждало еще мне мое сердце. Я, кажется, уже писал тебе, что у меня еще во Владивостоке обнаружили врачи порок сердца. Иногда очень сильно опухают ноги — пришлось даже разрезать левый валенок и носить его на завязках… А, в общем, голубчик, ничего страшного в этих болезнях нет, — надо, конечно, только как следует лечиться, что я и делаю. Сейчас ты не волнуйся, родненькая, — все это сейчас, повторяю, уже в прошлом…

Куда-то забросит меня теперь судьба? Вот — вопрос, который занимает меня в настоящее время, говорят, что для инвалидов на Колыме существует особая командировка. Поживем — увидим. Во всяком случае, я сейчас — актированный (т. е. на меня составлен особый акт медицинской комиссией). А работать мне, между тем, очень, очень хочется. Хочется приносить стране самую настоящую пользу, хочется не быть за бортом, хочется вложить в свой труд всю преданность партии своей, своему правительству, своей родной стране. Я, как и ты, Мусенька, твердо убежден, что мне в конце концов поверят, что меня простят, что я буду вычеркнут из проклятого списка врагов народа! Я — абсолютно искренен в этом своем заявлении, за него готов пожертвовать жизнью…

Мамочка, дорогая моя мордочка, ненаглядная моя собачка, зачем ты засыпаешь меня посылками, зачем балуешь как ребенка. Мне и радостно, и горько почему-то. Я невольно даже плачу, получая все это от тебя, Симуся… Ведь всего этого, что в посылках, касались твои руки, твои пальчики! Как бы я целовал и ласкал их, если б только мог! И сказать — не скажешь этого, — нет слов, мальчик мой сероглазый! Все, все решительно пригодилось, — все использовано мной (кроме бритвенного прибора и ножниц, которые изъяты. Я писал тебе, что иметь в лагере режущие или колющие вещи, а также химические карандаши или какие ядовитые предметы, напр, иод и др. подобные лекарства, не разрешается! Нельзя держать также книги). Самое ценное — это сахар и жиры, а также витамины. Все это я буквально поглощаю! Мамочка, не вкладывай сразу много конвертов (на будущее на каждом конверте напиши свой, обратный, московский адрес), — а то у меня изъяли и большинство конвертов (оставили только 5) и бумаги, в том числе и тетрадку… Достать же здесь почтовые принадлежности — весьма нелегко. Может быть, будешь вкладывать конверты — 1, 2 — с обратным адресом в свои письма? Хотя во Владивостоке письменных принадлежностей у меня не изымали. Карандаши можно иметь только простые… Спасибо, великое тебе спасибо, мамочка, за всю нежность, за всю заботу обо мне. Знай, что я дышу только тобою: ты — мой кислород. Это — абсолютная, непревзойденная правда для меня, моя маленькая, моя золотая головка! В этом я никак не ошибаюсь… Родненькая моя, я из 6-ти (кроме 2-х первых во Владивостоке) посылок получил только 4 — нет посылки с полушубком и еще, по-видимому, какой-то продовольственной… Свитер и лыжный костюм — на мне, очень пригодились, мамочка. Денег владивостокских я пока еще не получил — о 50-ти руб. последних буду хлопотать завтра…