Философия психологии. Новая методология - Андрей Курпатов

Отметим, что так или иначе к этому феномену познания подходили многие исследователи, правда, отсутствие целого ряда необходимых, уже, кстати, сделанных нами методологических оговорок не приводило их к желаемому результату. Одним из самых частых и грубых просчетов можно считать непроходимый лабиринт существующего языка.

Об этом рассказывает М. Мамардашвили: «Наше переживание сопровождается отрешенным взглядом на мир: мир как бы выталкивает тебя в момент переживания из самого себя, отчуждает, и ты вдруг ясно что-то ощущаешь, сознаешь. Это и есть осмысленная, истинная возможность этого мира. Но именно в видении этой возможности ты окаменел, застыл. Оказался как бы отрешенно вынесенным из мира. В этом состоянии тебе многое способно открыться. Но для того чтобы это открытие состоялось, нужно не только остановиться, а оказаться под светом или в горизонте вопроса: почему тебя это так впечатляет? Например, почему я раздражен? Или наоборот: почему я так рад? Застыть в радости или страдании. В этом состоянии – радости или страдания – и скрыт наш шанс: что-то понять. Назовем это половиной пути или половиной дуги в геометрическом смысле этого понятия. […] В крайней точке этого полпути мы и можем встретиться с философским постижением мира. Ибо по другой половине дуги нам идет навстречу философия уже существующих понятий. То есть, с одной стороны, философ должен пройти полпути вниз, к самому опыту, который я назвал экспериментом, а не просто эмпирическим опытом. А с другой стороны, философские понятия позволяют продолжать этот путь познания, поскольку дальше переживать без их помощи уже невозможно».[133]

Что ж, психософия по вполне понятным причинам не испытывает особого оптимизма относительно «второй половины дуги», да и не случайно самому М. Мамардашвили, несмотря на его безусловный философский гений, не давались философские тексты и он предпочитал «сократовский диалог», который, как известно, создает ситуацию переживания, соощущения предмета философствования, а не категориальный аппарат, несмотря на то что М. Мамардашвили вроде как на него очень уповает, Л. Витгенштейн не рассуждал о механизмах философствования, но создал блестящий прецедент использования «психософического метода» (конечно, с определенными оговорками) созданием «Философских исследований», которые являются и еще очень долго будут являться кладезем изумительных и оригинальных идей. Так что ничего не попишешь – даже практика доказывает несомненную эффективность «психософического метода».

Теперь мы попытаемся осветить следующий метод из методологии психософии – это «метод принципа» (или метод изучения процесса).

К процессу применим «принцип неопределенности» Гейзенберга, который, как известно, применительно к ядерной физике свидетельствует, что невозможно одновременно знать местонахождение частицы и ее импульс, или же обе величины могут быть охарактеризованы грубо и неопределенно. И дело тут не в «плохих» приборах, а в том, что, если частица локализована где-то в определенном месте пространства, она, грубо говоря, не имеет импульса, она «стоит». Напротив, если мы знаем импульс частицы, то совершенно невозможно определить, где она находится. Примерно то же мы можем сказать и о процессе (тем более что и частица, как теперь уже полагают физики, это более процесс, нежели что-либо иное) – его невозможно изучать, распяв булавками на препаровальном столике как лягушку. Он имеет место лишь в своем собственном мире процессов, которому, как выясняется (и принцип Гейзенберга тому свидетель), чужды наши системы координат. Если же говорить с позиции теории принципа, процессу чужд наш «способ существования», в нем он сразу становится состоянием, развернутым на определенном отрезке времени и пространства с определенными модальностными и интенсивностными характеристиками. А после этого уже нельзя будет сказать, что мы занимаемся изучением процесса. Как же быть?

Технологически «метод принципа» близок к популярным в эвристике способам познания с помощью проведения аналогий и через экстраполяцию знаний об одних объектах на другие. Но в содержательных системах подобные заключения неправомерны. Небезызвестна модель атома, предложенная Бором и Резерфордом, созданная по аналогии с гелиоцентрической моделью мира, недаром она получила название «планетарной», но при всех ее достоинствах, внешнем соответствии существовавшим тогда знаниям о микромире выяснилось, что она дает хорошие результаты для атомов с одним электроном (атомов водорода), но попытки применения теоретических расчетов на основе этой модели к другим атомам оказались безуспешными. Можно приводить и другие «практические» примеры неудач подобного рода (хотя были и эффективные решения), но важнее понять методологическую, «теоретическую» подоплеку такой ситуации.

Почему ученые допускают возможность такого метода (через аналогию и экстраполяцию)? А идет это от внутренней и, надо сказать, исключительно верной убежденности в том, что мир – не случайный набор конгруэнтных друг другу фактов, а некая единая система с едиными законами, сформировавшимися не просто за счет «притирки» их друг к другу («естественного отбора»), а изначально. Да и действительно, чем дальше и полнее мы познаем окружающий нас мир, тем больше и больше мы проникаемся некой глубинной, имманентной ему гармонией, которую подчас называют «мудростью создателя». Одно дело – живое, где эволюция представляется возможной и через «естественное» «притирание» одного к другому (о чем свидетельствуют, например, сложные многоуровневые паразитарные системы). Но как быть с неживым? Заметим, что психософия использует эту же убежденность, когда говорит о принципах, но если только что приведенные утверждения могут быть отнесены критиком к «идеалистическим воззрениям», то к психософии такая оценка уже неприменима, поскольку она сразу оговорилась: принципов нет самих по себе – без вещества, принципов вообще нет, есть только мир, который функционирует в соответствии с ними.

Коли так, то в чем же просчет ассоциативного и экстраполяционного способов познания? Мы опять возвращаемся к понятию «содержательности», мы вновь обращаемся к «открытым системам». Учитывая неограниченность последней, содержательность неисчерпаема, что делает нескончаемым спор между хорошими спорщиками, поскольку в принципе неограниченно велико количество аргументов, причем в равной степени для обеих сторон, а если найдется и третья, то и для третьей. Так что чрез-содержательное применение указанных методов, построенных исключительно на ассоциациях (о которых мы уже имели случай говорить, что они малосостоятельны сами по себе и скорее ближе к риторике, нежели к науке), лишено смысла. Что уж тут спорить с древними – omne simile claudet.[134]

Содержательность на поле открытой системы с полной очевидностью оказывается летучим голландцем, она, если так можно выразиться, «осостоянивает процесс», процесс словно бы замедляется и незаметно для глаза умирает, а все остальное оказывается просто неинтересным, как воспоминания на поминках. Процесс – инореален, что не позволяет нам сказать: было это, значит, будет вот это. Мы не знаем, что будет, и то, что хорошо работает в одной системе, вовсе не обязательно будет с тем же успехом функционировать в другой. Но ведь процесс есть там и там? Едины ли механизмы процесса или, по крайней мере, процессов? Сам по себе процесс? Едина ли сущность процессов в отличных друг от друга содержательных сферах? Вот вопрос, который требует обширного философского анализа, который должен быть разрешен непременно.

Что подразумевают, когда говорят: «процесс»? «Процесс урегулирования», «процесс развития», «процесс пошел», «законотворческий процесс»… Везде проглядывается некая сложная система, претерпевающая динамические изменения. Именно эти положения мы ввели, когда определяли критерии процесса и системы. Почему используют одно и то же слово – «процесс», почему вне зависимости от того, что и где происходит, везде предполагается «процесс»? Просто ли это общее обозначение неизвестного, некая «сливная яма» для непонятного и необъяснимого, или это все-таки что-то действительно единое и общее? Если так, то внутренняя несодержательная организация всякого процесса должна быть сходной, однотипной. Сейчас самое время привлечь всю имеющуюся в нас убежденность в том, что мир – не исчадие хаоса или случайность в самом банальном смысле этого слова, а что это нечто действительно цельное. И если это возможно, то именно сейчас должно стать понятным, почему это так. Имманентно гармонична основная несодержательная целостность процесса, являющаяся сущностью всего в сущем (поскольку все есть процесс), что и гармонизирует странную многоликость содержательного от субмикромиров до супермакромира.

Что ж, приведенных положений при более-менее полном их осмыслении вполне достаточно для того, чтобы пояснить правомочность «метода принципа», и мы можем объяснить наконец, зачем выше шла речь об ассоциативном и экстраполяционном способах познания. Если мы избавимся от содержательности в указанных способах, то мы окажемся в качественно иной ситуации, нежели в той, что только что обсуждалась, когда мы говорили о несостоятельности содержательности. Понятно, что мы должны будем работать в терминах нового языка. А в чем же сама техника метода?