Цирк 'Гладиатор' - Борис Александрович Порфирьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пришедший что–то хотел возразить, но Верзилин не дал ему этого сделать, сказав:
— Никита, дай–ка Тимофею Степановичу чего–нибудь переодеться… Да, там в гардеробе висит мой прошлогодний костюм, он не так широк, подойдёт… Дай трико… и поставь чай — а то простудится наш гость.
Он заставил гостя раздеться, дал ему сухое полотенце, трикотажное борцовское трико.
Когда тот облачился в мешковатый костюм, Верзилин ткнул его пальцем в живот, рассмеялся:
— Будешь ли ещё пить да по ночам на чужих лодках кататься? Ха–ха!
Тимофей Степанович по–театральному погрозил сам себе пальцем, шагнул за хозяином в комнату и, прикрыв осторожно дверь, неожиданно протрезвел.
— Ефим, ты должен меня простить, — сжав локоть Верзилину, прошептал он. — Но у меня не было иного выхода. От самого Выборга за мной идёт хвост. Я от него избавился или в Сестрорецке, или в Кангакюле (точно не знаю), в общем след замёл, но зато вот в каком виде.
Поражённый услышанным, а ещё больше тем, что Тимофей не побоялся доверить ему свою судьбу, Верзилин произнёс горячо:
— Тимофей, друг! Ты и представить не можешь, как ты обяжешь меня, если останешься здесь!
— А Сарафанников?
— О, на него ты можешь положиться, как на меня.
— Хорошо… Но всё–таки пусть для него останется моя пьяная версия.
— Ну что ж…
— Кстати, эту версию подсказал ты… А я было хотел сочинить что–нибудь насчёт рыбалки… Но, видишь, твой вариант правдоподобнее.
Тимофей Степанович приоткрыл дверь в соседнюю комнату, равнодушно окинул взглядом штанги, гири и бульдоги, стоящие на сером брезенте, спросил:
— У тебя — что? — тут много народу тренируется?
— Да нет, не беспокойся. Один мой прошлогодний борец заходит, Татауров, да писатель один иногда заглядывает.
— Коверзнев?
— Он.
— Что с ним? Преуспевает? Я знал его, когда он ещё рядовым репортёром был.
— Преуспевает вовсю.
— Ну, ты ему тоже ничего не рассказывай. Я сам посмотрю, кем он стал… А сейчас мне и в самом деле бы надо полечиться, а то знобит меня что–то. Однако водки ты по–прежнему не держишь? И Сарафанников не пьёт?
— Нет, — покачал головой Верзилин.
— Эх, аскет ты, аскет, — вздохнул Тимофей Степанович. — Люблю твою целеустремлённость.
Пропустив его похвалу мимо ушей, Верзилин сказал:
— Через полчаса откроется лавочка — я пошлю Никиту.
Время за разговором пролетело незаметно. И когда Иван Татауров около десяти заглянул к ним, они всё ещё сидели за столом. Глядя на пустую полбутылку водки, на обглоданные селёдочные хребты, парень решил: «По пьянке всегда люди сходятся, — и побежал в лавку, не обращая внимания на строгий окрик Верзилина. — Кричи не кричи, — думал Иван, — выпьем, так опять возьмёшь меня к себе». Вернулся он с целой батареей бутылок и полными руками закуски. Однако пить никто не стал, и только усатый гость сказал:
— Эх, добрая твоя душа, мы же непьющие.
А Верзилин объяснил, показывая на гостя:
— Это мой друг. Ты его люби и жалуй.
На что Татауров ответил простодушно:
— А я его знаю. Он в саду «Неметти» боролся. Господин Лопатин? — обратился он к Тимофею Степановичу.
— Ха–ха! — хохотнул тот. — Он самый.
— Так за ваши успехи, — почтительно сказал Татауров, наполняя себе стакан. — Никак, бороться у нас будете? Что ж, господин Чинизелли платит неплохо. И чемпионат солидный. Позвольте, я вам налью?
— Нет–нет, милый. И тебе бы не советовал. Мы вот, брат, с Ефимом Николаевичем совсем не пьём. И тебе бы с нас пример брать. Спорт — он требует быть аскетом.
— Да уж насчёт Ефима–то Николаевича я знаю, — вздохнул Татауров, снова наполняя стакан: — Скала!
От каждой новой порции он лишь краснел. Казалось, вино на него совсем не действует. Однако, когда появился Коверзнев, он был уже под хмельком и поэтому один не заметил, как тот смутился, застав Верзилина дома.
— Валерьян Палыч! — полез к нему Татауров. — Знаменитый ты наш писака…
Коверзнев оттолкнул его и удивлённо воскликнул:
— Смуров? Ты?
Протягивая руку, Тимофей Степанович ответил лениво:
— Он самый. Только я уж давно под именем Лопатина борюсь.
— Ну, от Лопатина–то у тебя, положим, одни усы, — рассмеялся Коверзнев. — И к борьбе… — и вдруг осёкся, увидев, как Верзилин делает ему знаки.
— Не правда ли — хороши усы? — так же лениво спросил гость, разваливаясь на стуле и закуривая. — Гордость. Ещё в цирке у Саламонского начал отращивать.
— Вот, понимаешь, память какая! — ударил себя по колену Коверзнев. — Да я же писал о тебе, когда ты был уже с усами… Это в Измайловском, что ли, было?
— Никак там, — небрежно ответил Тимофей Степанович.
А Татауров наклонился к Никите, спросил подозрительно:
— Он у Ефима Николаевича тоже учиться будет?
— Да нет, — прошептал Никита. — Просто загулял где–то и пьяный зашёл.
— А‑а, — протянул Татауров успокаиваясь.
Стараясь не глядеть на Верзилина, Коверзнев сказал многозначительно:
— А из тебя, видно, Тимофей, настоящий борец вышел. А было время, ты лишь смелые стишки рассказывал.
— Ты тоже рассказывал… смелые стишки, — ленивым тоном напомнил Тимофей Степанович и добавил неожиданно зло: — А борца из тебя не вышло.
Глядя на них, Верзилин восхитился: «Ишь, черти. Так в своём разговоре над пропастью и ходят. Словно канатоходцы. — И объяснил самодовольно: — Знаю, о каких борцах вы говорите».
Коверзнев же, распаляясь, читал:
— Патронов нет. Уходим!
Я слушаю приказ:
— Три бомбы–македонки
Остались про запас.
Одну — оставь драгунам,
Что нам грозят огнём,
Другую — «чёрной сотне»,
Что стала за углом.
А третью — офицеру.
Что скачет на коне.
Святой закон дружины
Нельзя нарушить мне.
Три бомбы–македонки…
И вдруг замолчал, не окончив стихотворения: к его удивлению, Тимофей Степанович неожиданно побледнел, потянулся к окну, хрустнул пальцами.
Коверзнев взглянул в окно.
За деревьями верзилинского сада, по соседскому двору, шли жандармы.
Тимофей Степанович уже взял себя в руки, с усмешкой сказал Коверзневу:
— Ну, так каков «святой закон дружины»?
— Это за тобой? — спросил встревоженный Верзилин.
— За мной. Ваш двор выходит на реку?
— Без паники! — приказал Коверзнев. — Все на манеж! И раздеваться! (Он подтолкнул Тимофея к дверям, дёрнул за руку Никиту). Великолепно, ты даже в трико! Иван, ты борешься с Тимофеем, Никита, займись гирями, мы с Ефимом Николаевичем–наблюдаем. Всё в порядке!
Иван Татауров не успел опомниться, как оказался в объятиях борца Лопатина, и только после этого подумал: «Обокрал кого–нибудь или подрался». И решил: «Что ж, выручим парня».
На соседнем крыльце появился щеголеватый офицер в лёгкой шинели, щёлкнул перчаткой по руке. От дровяника к нему подскочил пожилой жандарм, появилось ещё несколько жандармов, толпой вывалились из
