Жизнь в пограничном слое. Естественная и культурная история мхов - Робин Уолл Киммерер

найти кофейную банку со спичками. Я опустилась на колени у камина, дети стоят позади меня, завернувшись в одеяла. Их ноги в мокрых носках оставляют следы на полу. Первая спичка, пахнущая серой, кажется, освещает всю комнату, сначала голубым светом, а потом, когда вспышка выхватывает березовую кору, — золотистым. Для меня ладанный запах желтой бересты всегда связывался с безопасностью. Я облегченно вздыхаю, и напряжение скатывается с моих усталых плеч, как дождевая вода с крыши. На этом далеком берегу, в эту дождливую ночь, когда свет костра пляшет на голых стенах, я чувствую себя счастливее, чем в своем теплом доме, полном прекрасных вещей. Здесь есть всё, что мне нужно. То есть почти ничего: дождь снаружи, огонь внутри. И суп. Всё остальное — роскошь. Особенно занавески.

Каждое лето я брала с собой всё меньше и меньше вещей. Когда девочки были маленькими, каждой разрешалось взять с собой только одну игрушку и коробку на случай дождливого дня — с мелками, бумагой и тому подобным. Но обычно они возвращались домой, так и не побывав в употреблении. Целого лета, было, не хватало, чтобы облазить все скалы, построить все крепости. Мелки лежали без дела, а под соснами вырастали деревеньки из камешков и шишек. Девочки вплетали в свои косички перья голубой сойки и жадно поглощали лето, словно персиковое мороженое домашнего изготовления. После ужина я прекращала возиться со мхом, мы выходили и начинали пробираться вдоль берега озера. В конце длинного дня солнце, висевшее низко над озером, омывало наш берег густым и золотым, каким-то медовым светом. Мы карабкались по камням и уворачивались от волн, так что ноги всегда были мокрыми. Девочки внимательно рассматривали кусочки коряги и жемчужные раковины мидий, их лица светились в лучах заката, отливая золотом. Вот тогда мы и увидели его, самое невероятное из всех существ.

Из-за пожаров, полыхавших здесь в начале двадцатого века, озеро теперь окаймлено бумажными березами, белыми и блестящими, корни которых уходят в ледниковый песок. Последний ледник подарил нам прибрежные гранитные валуны. Благодаря нагромождению камней здесь есть уединенные места для наблюдения за закатом и прочная преграда для ветра и волн. Но есть проломы среди скал, куда волны прорываются во время бурь, подмывая песчаный берег и создавая небольшие пещеры. Мы просовываем голову в пещеру, смахивая липкую паутину, которая нависает над входом. Пещеры достаточно невелики, чтобы дети могли пролезть внутрь, но взрослым не пробраться. Можно только смотреть. Я лежу на омытых озерной водой булыжниках — голова в пещере — и смотрю вверх, в темноту. Тянет прохладой и сыростью, как от земляного пола старого погреба. Шум волн здесь, среди мрака и тишины, кажется приглушенным, а взволнованное дыхание моих дочерей — громким.

Свод пещеры — темный купол из песка, скрепленного березовыми корнями. Задняя часть пещеры исчезает где-то наверху, в тень. Тот свет, который здесь есть, тревожно перемещается, отражения от озерной воды скользят вверх-вниз по стенам. Краем глаза я замечаю, как что-то блестит. Что-то зеленое. Что-то мимолетное, как глаз рыси в свете костра.

Я тянусь кончиком пальца к зеленому мерцанию и отдергиваю его, так как чувствую лишь влагу, похожую на пленку холодного пота. Я почти ожидаю, что мой палец засветится, как той летней ночью, когда я случайно раздавила светлячка в завинчивающейся крышке банки Мейсона. Но ничего нет. Сама поверхность почвы будто излучает свет. Когда я поворачиваю голову, свет появляется и исчезает, сверкая, как радужные переливы на шее колибри: в эту секунду искрящийся, в следующую — черный.

Schistostega pennata, «золото гоблинов», не похоже ни на один другой мох. Это образец минимализма: простыми средствами достигается множество целей. Всё настолько просто, что в ней можно вообще не распознать мох. Более типичные мхи на берегу, за пределами пещеры, тянутся к солнцу. Их крепкие листья и побеги, пусть и крошечные, требуют массы солнечной энергии, чтобы появиться на свет и выжить. Они обходятся дорого в солнечной валюте. Некоторым мхам для выживания необходимо яркое солнце, другие предпочитают рассеянный свет, пропущенный через облака, а Schistostega существует только за счет серебристого свечения облаков. В прибрежных пещерах есть лишь тот свет, который отражается от поверхности озера — одна десятая процента от наружного света.

Пещерный свет слишком скуден для Schistostega, чтобы она могла позволить себе что-либо в смысле устройства. В такой суровой среде листья — своего рода роскошь. Поэтому вместо листьев и побегов у «золота гоблинов» есть лишь непрочный коврик из полупрозрачных зеленых нитей — протонема. Сияние Schistostega целиком обусловлено почти невидимыми нитями, пронизывающими поверхность увлаженной почвы. Этот мох светится в темноте или, скорее, сияет в полумраке там, куда почти не заглядывает солнце.

Каждая нить состоит из клеток, нанизанных друг на друга, как переливающиеся бусины ожерелья. Каждая клетка имеет угловатые стенки, образующие внутри грани, как у обработанного алмаза. Именно эти грани заставляют Schistostega сверкать наподобие крошечных огней далекого города. Красиво изогнутые стенки улавливают малейшие порции света и направляют его внутрь, где большой хлоропласт уже ожидает луча. Наполненный хлорофиллом и мембранами, изысканными в своей сложности, хлоропласт преобразует энергию света в поток электронов. Вот оно — электричество фотосинтеза, превращающее солнечный свет в сахар, а солому — в золото.

Здесь, на тенистом краю живого мира, где, кажется, едва ли может существовать зелень, у Schistostega есть всё, что ей нужно: дождь снаружи, огонь внутри. Я ощущаю родственную связь с этим существом, чей холодный свет так непохож на мой собственный. Оно просит от мира очень мало, и всё же сияет в ответ. Мне повезло с хорошими учителями, к которым я причисляю и Schistostega.

Моя маленькая дочь дует на корни, болтающиеся перед ее лицом. Она сама выглядит как гоблин, который сел на корточки в темноте, охраняя золото. Снаружи солнце опускается всё ниже. Над озером развертывается широкая лента оранжевого света, двигаясь в нашу сторону. Солнце стоит всего в паре градусов над горизонтом, его край едва касается холмов на противоположном берегу, опускается. Время почти пришло. Мы обе задерживаем дыхание, когда свет начинает ползти по стенам пещеры. Наконец, солнце опускается достаточно низко, чтобы его лучи проникли в пролом. Внезапно они пронзают темноту, как столб света, проходящий через щель в храме инков на рассвете в день летнего солнцестояния. Главное — правильно выбрать время. Всего на мгновение перед тем, как вращение земли снова унесет нас в ночь, пещеру затопляет свет. Почти несуществующая Schistostega обращается в ливень искр: так