Танки генерала Брусилова - Анатолий Матвиенко

Загасив папиросу, офицер вернулся в заводоуправление и добился пересмотра договора. Все усложняющие детали – долой. Нужно сделать только ремонт корпуса, приспособы для размещения в трюме бочек с бензином, маслом и запасных частей. Поверх бортов укрепляется дощатый настил длиной двести футов и шириной двадцать пять футов. В носовой трети подъем – пусть самолет отрывается от палубы под углом восемь-девять градусов. Колчак отказался от постановки крана для извлечения гидропланов из воды, элеватора для трюмных грузов, зато добился вписания в контракт разорительных штрафов при опоздании с заданием. Пообещав регулярные визиты, он поехал в летную школу.

Детище великого князя Александра Михайловича как раз переехало с неудобной площадки в самом городе на север, за речку Кача. Наряду с упражнениями на колесных бипланах Сикорского севастопольские пилоты начали тренировки на летающих лодках Кертиса.

Приняв рекомендательное письмо великого князя, равное приказу выполнить порученное ценой жизни, Константин Арцеулов, прославленный покоритель штопора и инструктор школы, задал Колчаку единственный вопрос:

– Александр Васильевич! Перед тем как строить авиаматку и отбирать добровольцев к спуску на нее, вы сами хоть раз летали над морем?

– К стыду своему признаюсь – нет. Раз только на «Илье Муромце» пассажиром поднимался, над Гатчиной.

– Не то, совсем не то. Не побрезгуете попробовать? Только быстро, зимний день короток.

На летном поле инструктор проверил меховую амуницию пассажира, повторил строгий наказ ничего не трогать в кабине.

– Вы рассматриваете палубу идущего парохода как идеальную двигающуюся плоскость. Так вот, мало того, что судно качается. Дым из трубы, ветряные завихрения вокруг мачт и труб изрядно влияют на полет. Знаю-знаю, Его Императорское Высочество писал о буксируемой барже. Но это – опытовое судно, верно? Для морской авиации требуется самоходная матка. Я зайду с кормы на пароход, а вы глядите и представляйте себя в роли пилота, которому нужно попасть на его палубу и удержаться. Иначе – смерть. Поехали-с!

Когда натужно тарахтящий биплан отвалил версты три за запад от побережья, каперанг, не причислявший себя к любителям праздновать труса, ощутил легкий нервический озноб. Берег остался за спиной, перед носом через прозрачный круг пропеллера до горизонта виднеется суровое зимнее море в пенистых волнах, в которых мелькали отдельные льдины. Как ни благонадежен мотор завода Фрезе, при отказе самолет непременно свалится в воду. И – о’ревуар.

Колчак оглянулся. Лицо Арцеулова за прозрачным козырьком, в маске и очках ничего не выражает. Что делает этот странный человек? Скорей всего – просто пугает новичка.

Набрав полверсты высоты, С-10 накренил крыло влево и заложил вираж в сторону Севастополя. Там инструктор выбрал крупный пароход, взявший курс на Босфор, облетел его по кругу, потом зашел назад и прицелился ему в корму, словно стараясь притереть машину на коротенький квартердек перед палубной надстройкой.

Не известно, что подумали матросы с греческого сухогруза, увидавшие русский аэроплан, норовивший таранить их судно. Колчак попробовал вообразить себя в военной машине, под брюхом которой висит торпеда калибром четырнадцать дюймов.

Гул мотора превратился в стрекотание – Арцеулов сбросил газ. Очевидно, что скорость аэроплана не намного выше таковой у судна, набравшего не менее двадцати узлов. И все равно, грек кажется черточкой на море, хоть и втрое длиннее оставленной в Николаеве баржи.

В сотне саженей от кормы Александр Васильевич мысленно бросил торпеду. Если заходить с задней проекции, цель мала. А ежели чуть сбоку – промахнуться сложно. Только в эту минуту по аэроплану будут стрелять пулеметы и винтовки, какие только найдутся на борту.

Свободный пятак на корме промелькнул за секунду, когда самолет подбросило вверх и швырнуло в сторону. Колчак судорожно схватился руками за стенки кабины, ощутив, с каким трудом пилот поймал управляемость, или, как говорят летчики – рулевание. Арцеулов задержал машину над самыми верхушками волн и как ни в чем не бывало отправился на второй заход. На этот раз взял чуть правее, пронзив черное облако из дымовой трубы. Самолет снова подбросило и уронило, но иначе. Каперанг понял, что хотел ему показать инструктор – восходящие потоки от машинного тепла и вихри от труб и мачт непредсказуемы.

Когда «Сикорский» зарулил, наконец, к стоянке на Качинском летном поле, Александр Васильевич взмок так, будто не пассажиром летал, а крутил винт наперегонки с мотором.

– Добро пожаловать в морскую авиацию, ваше высокоблагородие! – Арцеулов поднял очки на лоб. – Понравилось?

– Изумительно! Но больше пока не хочется. У вас чего-нибудь крепкого не найдется? Нервишки успокоить.

Общий зал, где столовались инструкторы и немногочисленные курсанты, служащие школы именовали «кубрик». Колчаку Качинское заведение казалось странной смесью морского, армейского и цивильного. Обучаются в первую голову пилоты для императорской армии, все они корнеты или поручики. Многие летают над морем на гидросамолетах, стало быть – морская авиация. А большинство инструкторов цивильные до мозга костей, тот же Арцеулов. Школа плоть от плоти своего эксцентричного основателя – Александра Михайловича.

– Говорите, баржа только к весне поспеет, – протянул симпатичный жгучий грек, летчик-инструктор Дмитрий Георгиевич Андреади. – Выходит, нужно подобрать четыре-пять добровольцев, чтоб за зиму учились взлетать и спускаться на таком пятаке.

– Взлететь – дело нехитрое, – отметил Арцеулов. – Эсминец или крейсер потянет баржу узлах на двадцати против ветра, на разбег и половины той длины хватит. Вопрос в спуске.

– Ваше здоровье, господа! – Коньяк приятно согрел горло, застуженное в полете. Нанизав на вилку грибочек, каперанг озвучил пришедшие после полета мысли. – Полагаю, на носу нужно нечто вроде рыбацкой сети. Если палубы малость не хватит, аэроплан о нее остановится, пусть с повреждениями. И пилоту не придется купаться. А касательно воздушных потоков от труб, самоходная матка мне представляется чем-то подобной на черноморские поповки – дымовые трубы разнести в стороны относительно диаметральной плоскости на островных наростах в миделе.

– На какую ширину? Простите нас, сухопутных, но поповки в Крыму до сих пор – символ нелепицы. Размах верхнего крыла у одномоторных машин – до сорока пяти футов. Чтобы они не ломали планы о трубы, дайте зазор с каждой стороны еще футов по десять.

– Получится плавучий крест. А чтоб острова в воду не макались, их придется спонсонами подпереть. – Колчак быстро исчеркал салфетку карандашом. – Странное сооружение. Надеюсь, как налетаемся с баржи, нам позволят переделку крупного, остойчивого корабля.

Начальник школы Виктор Владимирович Дыбовский подал здравую идею.

– Если нужна самоходная авиаматка малых размеров, поставьте на нее тринклеры от подводных лодок, сил на тысячу. Глядишь, узлов десять-пятнадцать она и даст. Тринклерам, как и бензомоторам, высокая дымовая труба ни к чему.

Четвертый участник застолья инструктор Ефимов увел разговор в неожиданную сторону.

– Господа, слова «самоходная матка» вам действительно по душе? Мне давеча друг-медик разное забавное про дамское тело рассказывал. По науке, матка – как раз та часть тела, пардон, коим женщина решительно от нас отличается. А с приставкой «самоходная» звучит вообще, гм, сатирически.

– Действительно, – смутился Колчак. – Пожалуй, летчики, сверху на мир смотрящие, видят женщин под необычным углом. Хоть и не снизу, где это… Куда мы их любим. Выходит, господа, нужно придумать таким кораблям пристойное название. Чтобы не зубоскалили.

– Аэропланоносец. Нет, длинно и иностранно. Самолетоносец. Все одно не так. – Дыбовский развел руками, показывая – словотворчество не его сильная сторона.

– Авианосец. Коротко и ясно, – окрестил Арцеулов пока не существующие в природе корабли.

Пока Колчак метался меж Николаевым и Качей, упражнения на взлет-спуск с предельно короткой полосы курсанты школы взялись осваивать полным составом. Не каждому из них служить на авианосце, но такие экзерсисы точно не во вред. Неизвестно, какие летные поля будут на войне.

По весне командующий флотом адмирал Эбергард с недоумением разглядел плавучее недоразумение, которое приволок буксир из Николаева. Низкая и потому вряд ли мореходная баржа, укрытая выступающей со всех сторон деревянной площадкой, никак не смотрелась надеждой морской авиации и будущей грозой линкоров.

На барже суетился Колчак. С пришвартованного к ней лихтера сгружались бочки с топливом, маслом и водой, мешки с песком, канаты и куча других странных принадлежностей, со списком которых каперанг замучил Севастопольское адмиралтейство.