Асьенда - Изабель Каньяс

своим товарищам, – сказал мне как-то папа. Мы с Андресом оба стали участниками свирепой битвы и оба едва уцелели. Мы были знакомы совсем недолго, но я уже чувствовала себя привязанной. Преданной… Или, может, это было более глубокое чувство?

Но жители этого не знали. Для них Андрес оставался неуязвимым сыном, и ушиб головы никак не затронул ту спокойную властность, которой он обладал.

Покончив с этой работой, мы с Андресом, молча шагая бок о бок, отправились к капелле. Мы пришли к согласию, что провести ночь в доме в одиночку – опасная затея, и мне не стоит прибегать к таким крайностям. Без лишнего шума Андрес принял решение, что я переночую в его покоях.

Мне тоже этого хотелось, но я не знала, как выразить свое желание. Поэтому меня жутко возмутило, что Андрес так быстро пришел к такому выводу.

Он отворил дверь, и тогда я поняла ход его мыслей.

В очаге пылал огонь, на маленьком столе лежали остатки послеобеденной трапезы. В углу на коленях стояла Палома, разворачивающая и раскладывающая одеяла напротив кровати Андреса.

Она удивленно вскинула голову, как только я переступила порог.

– Что она здесь делает? – воскликнула Палома. Андрес вошел в комнату и закрыл дверь.

Ах. Спать в доме, где умерла ее мать, Палома не отважилась, потому она проведет ночь под одной крышей со своим кузеном.

А ее присутствие допускало и мое.

– Я надеюсь, вы понимаете, что для того, чтобы все мы были в безопасности, придется принять неординарные меры, – тихо произнес Андрес.

– Но…

– Ты бы хотела остаться на ночь в доме одна? – добавила я. В доме, без сомнений, было небезопасно. Находиться в одиночку на территории асьенды – тоже. Я была уверена, что именно по этой причине Палома находилась тут: чтобы Андрес мог уберечь ее от того, что бродит снаружи в темноте.

Несколько ошеломленная Палома уставилась на меня. Она открыла было рот, но затем встретилась взглядом с Андресом. Что бы она ни увидела в его глазах, этого оказалось достаточно, чтобы успокоиться.

Ели мы в относительной тишине. Андрес благословил нашу пищу, и затем Палома несколько раз спросила его о жителях поселения и том, как они восприняли наши ночные визиты и раздачу копала. Она не приглашала меня к участию в беседе, так что я осталась при своем мнении.

Когда пришло время готовиться ко сну, Андрес указал мне на свою постель.

– Донья Беатрис, вы можете…

– Ни в коем случае.

– Не будь болваном, Андрес.

Мы с Паломой посмотрели друг на друга. Наши слова прозвучали одновременно, в голосах звенело двойное осуждение. Ни одна из нас не позволила бы Андресу пожертвовать хорошим сном в таком состоянии – да будь проклята я, хозяйка этого дома. Мы превзошли его упрямство, двое против одного. И Андрес это понимал.

– Ya, basta[38], – в знак поражения вздохнул он.

Я перенесла свое импровизированное ложе – кучу одеял на плотном узорчатом ребозо[39] – поближе к двери и села на него, чувствуя облегчение от того, что Палома смирилась с моим присутствием. Я заняла руки прической, а Андрес послушно сел на кровать по указанию Паломы.

– Ты никак не можешь себя вылечить? – мягко спросила она. – Помнишь, что Тити говорила о сильных головных болях? Что… – Тут Палома перешла на язык их бабушки.

Пальцы, расплетающие косу, замедлились. Неужели все это время она говорила на кастильском ради меня?

Андрес тихо хмыкнул и аккуратно коснулся висков кончиками пальцев.

– Если бы я помнил как, я бы вылечил, – ответил он на кастильском. Потерял язык в детстве. Кажется, не полностью. Кажется, Андрес отлично понимал Палому, пока она продолжала говорить низким голосом, переходя с одного языка на другой. Но вдруг она расплакалась.

Бедная Палома. Я отвернулась от них с Андресом, устраиваясь под одеялом, в надежде дать Паломе хотя бы какое-то подобие уединения. Я свернулась клубком и вспомнила о тех ночах, что мы с мамой провели на узкой кровати у тети Фернанды. О том, как сильно я плакала – из-за папы, из-за того, что мы потеряли привычную жизнь, из-за того, что я потеряла свое будущее. Палома была гордячкой и, скорее всего, не приняла бы от меня никакого сочувствия. Но стоило ей только попросить, и я дала бы ей этого сполна.

Их разговор постепенно замедлялся и затихал. Я слышала, как Палома улеглась на своих одеялах и уже спустя несколько минут тихо засопела. Я повернулась, чтобы лечь спиной к стене, и закрыла глаза, но сон не шел. Я прислушалась к тому, как Андрес встает, чтобы перемешать угли в камине, как босые ступни касаются пола, как шуршит ткань, которую он складывает, как чиркает кремень и в воздухе расцветает аромат копала.

Как тихо он возвращается в постель.

Я приоткрыла глаза, разглядывая его сквозь завесу ресниц. Андрес лежал на кровати, подложив руку под щеку. Наконец складка меж бровей, выражающая боль и не покидавшая его целый день, разгладилась; его грудь медленно поднималась и опускалась. Если он еще не спал, то скоро уснет. Пламя вытлело до углей, и его отблеск окрасил лицо Андреса в темно-янтарный – цвет сумерек после грозы. Тени заострили его скулы и углубили круги под глазами.

Разве тебе не страшно? Разве ты не знаешь, на что он способен?

Я должна бояться того, что Андрес делал прошлой ночью… Он вызывал духов и взмывал в воздух. Все, что я когда-либо слышала от проповедников или в детских страшилках, было однозначно: ведуны опасны. Они приспешники Дьявола.

Наверное, я боялась Андреса. Но ведь человек может бояться и доверять одновременно. То ли от того внутреннего чувства, что притянуло меня к нему, когда он впервые появился в Сан-Исидро, то ли оттого, что он смотрел на меня, как на солнце, восходящее после долгой томительной ночи, я верила, что он не причинит мне вреда.

Мысли вихрем проносились в голове, пока угли наконец не угасли и не утянули меня в сон.

Проснулась я резко. В комнате было тихо, ее угольная темнота приносила ощущение безопасности, но…

Позади меня заскрежетал замок. Я тут же приподнялась на локтях и отпрянула от двери. Андрес с Паломой спали, ничего не подозревая. Что-то было за дверью. И от этого чего-то на земле под одеялами нарастал гул, настойчивый гул, словно далекий рой ос, который неизбежно приближался и приближался…

Я схватила курильницу с копалом, держа ее перед собой обеими руками, словно оружие.

Дверь по-прежнему скрипела на петлях, напоминая вой старого дерева под гнетом зимней бури. Холод просачивался в щели, пробираясь к одеялу, и