Мужики и бабы - Борис Можаев

- В задке у тебя высунулись.

- Ах, мать твою перемать!.. - проворчал он недовольно и, увидев выдвинутые вилы, крикнул девочке-подростку: - Панка, ты куда смотришь? Аль глаза еще не продрала?

Он спрыгнул проворно, зашел с задка, выдернул вилы, уложил рогами вперед.

Между тем проехали первый перекресток, вправо пошла дорога на Пантюхино, обоз взял левее, вдоль села.

- А что, с Лавнинских на Кулму поедем? - спросил Андрей Иванович.

- Передние решили на Кулму, - ответил Маркел.

- А не потонем там в отрогах?

- Ну, такая сушь стояла.

- Здорово живешь! Уже больше недели, как дожди льют. А потом ведь - там вода донная.

- Кто-то ездил... Говорят, сухо.

- Ну, как знаете. - Андрей Иванович поотстал от Маркела и вспрыгнул на свою телегу.

- Папань, я все тебя хочу спросить: вон там на самом взъеме ямины остались, - Федька указал на Пантюхинский овраг. - Говорят, будто землянки там рыли...

- Говорят, - отозвался Андрей Иванович. - Там стоял дубовый лес, когда пригнали сюда пантюхинцев. И церковь из тех дубьев срублена.

- А почему их зовут погаными?

- А кто их знает. Будто их в карты проиграл какой-то князь. И пригнали их сюда из Литвы. Вот и прозвали погаными.

Когда проезжали мимо пантюхинской околицы, от села бросились к обозу с полдюжины разномастных лохматых, неопрятных собак и залаяли враз, как по команде, стараясь перебрехать друг друга и подпрыгнуть одна выше другой перед лошадиными мордами. Отстали так же дружно, как только последняя подвода миновала околицу, лениво и неохотно возвращаясь в село.

- И собачки-то у них дружные, как сами пантюхи, - сказал Федька.

- Живут бедно, оттого и дружные, - ответил Андрей Иванович.

Возле мельницы обочь дороги стали попадаться пантюхинские бабы; они шли в полосатых поневах и в ярких цветастых платках, повязанных низко на лоб по самые брови, чисто по-пантюхински. За спиной у них висели корзинки, накрытые мешковиной, на плечах грабли. У пантюхинских луга были под боком, за Святым болотом, оттого они и начинали покос дня на два - на три раньше тихановских. И теперь пантюхинские бабы шли с граблями уже рядки ворочать. И завязался обычный перебрех:

- Эй, красавицы! Кто из вас малайкину соску съел? - кричали им с телег.

- Черепенники! Тихановские водохлебы! - отвечали бабы.

- Акулька, что там булькат? Сивый мерин в квашню с... Квас-то у вас того... С довеском, - кричал и Федька Маклак.

- Сам ты довесок... Молоко ишшо на губах не обсохло, а туда же лезет.

- А ты сверни-ка со мной во-он в те конопли! Небось и про молоко забудешь...

Андрей Иванович ухмылялся и покручивал усы. Не замай - резвится малый, пора ему и характер проявлять.

Тимофеевка, большое чистое село с богатым выгоном, на котором вольно разлились озера с камышовыми зарослями да с желтыми кувшинками, что на твоих лугах, заметно отличалось от Пантюхина - дома здесь все кирпичные да побеленные, под железными зелеными крышами, в палисадниках сирень да мальвы, в окнах герань, тюлевые занавески, на крышах кони резные да петухи. Во всю улицу трава-мурава да ромашки, и не видно ни телят, ни свиней - вся скотина на широком выгоне; а здесь одни ребятишки гоняют железные обручи да старухи сидят на лавочках, чулки вяжут. Сережа и сам хорошо гонял обручи на длинной проволоке, изогнутой буквой "п", но теперь ему это занятие казалось скучным; он с восхищением глядел на кровельные коньки.

- Папань, а кто им петухов да коней на крышу поставил?

- Сами, сынок. Здесь народ мастеровой живет - все кузнецы да ведерники.

- А где же их кузницы?

- На выгоне.

- Дак на выгоне холстины сушат, а кузницы их задымят, - заметил Сережа.

- Ах ты мой стоумовый! - рассмеялся Андрей Иванович. - У них холстины на лугах стелют.

- А наши почему на выгоне?

- У нас луга далеко...

За Тимофеевкой на берегу Саверкина пруда стоял большой деревянный дом с мезонином, обшитый крашеным тесом. Бордовая краска местами облупилась, и дом теперь выглядел пегим, казалось, что его кто-то покрасил так из озорства. Вокруг него росли старые липы, усаженные грачиными гнездами, да заломанная сирень, да редко где торчали корявые раскоряченные ветлы.

- Папань, а правда, в этом доме барин Саверкин жил? - спросил Федька.

- Правда, - ответил Андрей Иванович. - Хороший был старичок, добрый. Бывалочи, едем из лугов с молоком, остановимся возле сада, крикнем: "Федор Корнев, дай яблочка!" Он выйдет на балкон, во-он с того этажа и скажет вниз: "Никодим, собери им, что упало". Сторож Никодим, такой же старичок сухонький, с подножком ходил, наберет корзину яблок: "Ешьтя, ребята!.." Андрей Иванович помолчал и добавил: - Теперь здесь тимофеевский агроучасток.

- А где тот старичок живет? - спросил Сережа.

- Помер давно. - Андрей Иванович поглядел на старый облупленный дом и снова заговорил: - У Саверкина была племянница. На ней женился наш тихановский Сенька Каманин, родственник купца. А у Сеньки был в Желудевской волости свой человек в писарях. Вот Семен-то и подмулился к барину: откажи нам несколько десятин от своего поместья. Барин добрый был. Берите, говорит... Для племянницы мне ничего не жаль. Семен с этим желудевским писарем составили поддельное завещание - все поместье на Каманина отписали. А старичок сослепу подписал его. Вот проходит год, ему Каманин и говорит: хватит, мол, пожил ты в этом доме. Теперь убирайся. Как убирайся? А вот так, дом не твой. Саверкин в суд, а там ему эту бумагу под нос суют. Каманин был жох и в суде подкупил кого надо. Ну, Саверкин от горя взял да помер. А старуху, жену его, выгнали. Она все по кузницам ютилась. Так и померла под забором. А тут революция. Взяли в оборот этого Каманина. Он бежать... Вот и опустел этот дом, и сад заломали...

Солнце меж тем забиралось все выше и выше, припекало все горячее, потянул ветерок, и над лошадью появились оводы; они подолгу вились над крупом, но почему-то садились то на шлею, то на седелок, и Федька ловким ударом кнута, хакая, сшибал их наземь. От Саверкина пруда дорога свернула в низину и потянулась вдоль ольхов - чахлого леска на краю Святого болота. Вместо жаворонков в небе заголосили первые луговые птицы чибисы, кружась над подводами, они дергались на лету и торопливо, пронзительно вскрикивали - не то плакали, не то спрашивали:

- Чьи вы? Чьи вы? Чьи вы?

- Мы тиха-а-ановские, - отвечал Сережа, запрокинув голову.

И дорожка пошла луговая - ни пыли, ни ухабов, колеса покатились по еле примятой траве мягко, как по перине. Даже ведро на Маркеловой телеге перестало греметь. Вспугнутые обозом, над ольхами иногда со свистом проносились утки и ныряли куда-то за кромку леса, где угадывалось большое, заросшее камышом да осокой болото.

- Папань, а что, правда или нет, будто в Святом болоте по ночам на Юрьев день свечка горит? - спросил Федька.

- Это правда, - ответил отец. - Там дружина рязанского князя Юрия чуть не утонула. Она гналась за татарским ханом Темиром и забрела в болото. Всю ночь выйти не могла. Чуть не потонула. Да слава богу, явился им на рассвете Николай Угодник. Он и сотворил чудо - хлябь болотную в твердь преобразил. Ну князь Юрий дружину-то и вывел. А в честь явления Николы Чудотворца на этой тверди церковь построил. А церковь взяла да провалилась.

- Почему? - спросил Сережа.

- Потому как твердь была чудотворной. А чудо, оно долго не держится, ответил отец.

- Почему? - спросил опять Сережа.

- Значит, назначение у него такое - удивить и раствориться. Чудо, оно и есть чудо, штука недолговременная, вот с той поры и горит свечка по ночам.

- Папань, а догнал Юрий того хана Темира? - спросил Федька.

- Догнал... В Красулином овраге. Там и убил он татарина. Все его войско положил. С той поры Красулин овраг для всех татар - место поганое. Какой бы татарин ни ехал мимо того места - плюнет и отвернется.

Первое луговое препятствие - Лавнинские гати - проехали хорошо. Свежий хворост, связанный пучками в фашины, свободно держал на себе тяжелые телеги, одновременно пропуская сильный поток грунтовой воды. Гать была длинной, обнесенной поручнями из свежеотесанных слег.

- Какая сила хворосту была здесь, - сказал Федька. - Целые горы.

- Кречев говорил - будто двести возов ушло в гать, - отозвался Андрей Иванович.

- Ну да... Два шестака хворост рубили. Дворов полтораста. Папань, а почему село разбито на шестаки?

- Иначе луга не разделишь, запутаешься. Надо, чтоб у каждого хозяина был свой участок, хотя бы года на три. Он его и от кустарника почистит, и кочки срежет, и сорняки вырвет. А если все луга сплошняком пустить, загаврают, потому как Иван будет надеяться на Петра, а Петр на Панфила. Так и пойдут валить друг на друга. Панфил, мол, не вышел на расчистку, а мне что, больше других надо?

- Папань, а вон в газетах пишут - колхозом работать веселее.

- Работать не плясать. Что за веселье?

Возле широких заболоченных отрогов озера Кулмы обоз сгрудился и остановился. Дороги дальше не было. Мужики поспрыгивали с телег, сошлись на берегу бочага, загомонили: