Мужики и бабы - Борис Можаев

- Чего надо? - Андрей Иванович тревожно поднял голову. - Закрывай брезент, мать твою!.. Комары налетят.

- Это я, Андрей... Не шуми, - засипел в темноте знакомый голос.

- Кто это? - подняли головы и Николай с Зиновием, братья Андрея Ивановича.

- Я, Матвей Обухов...

- Откуда тебя принесло? - Андрей Иванович аж привстал. Это был его шурин.

- Тихо ты... Кабы кто не услыхал, - сипел тот. - Пожрать у вас не осталось чего? Сутки не жрамши.

- Есть. И каша осталась и мясо. Николай, где котел? - спросил Андрей Иванович.

- На козлах.

- Пошли к костру... - сказал Андрей Иванович.

- Да тихо вы! - опять приглушенно сказал Матвей. - Я же дезертир...

- Эх ты, мать твоя тетенька! - сказал Андрей Иванович. - И в самом деле... Тебя ж третьего дня как в армию проводили. Николай, зажги фонарь!

Зажгли "летучую мышь". Матвей Обухов, непривычно обритый, отчего казавшийся глазастым и большеухим, громко чавкая, торопливо глотал холодную кашу. Зиновий, молодой тогда еще, шестнадцатилетний подросток, глазел-глазел на него да изрек:

- Не совестно в дезертирах бегать?

- А мне что, больше всех надо? - ответил Матвей. - Куда ребята - туда и я. Я же не Митя-Пытя.

С этими дезертирами в то лето мороки было... Не успеет отряд в волость приехать, как оттуда уже верховые скачут:

- Ребята, отряд появился. Завтра на луга поедет вас ловить.

Ну, те неделю по ночам работают да горланят, людям добрым спать не дают, а днем в кустах отсыпаются. Пойди, найди их. Да и кто пойдет показывать отряду? На ком две головы? Так до самого снега и скрывались в лугах. А потом этих дезертиров по селам ловили. Однажды Матвея отряд застал дома. Его успели положить в изголовье, поперек кровати, да подушками накрыли, а ребятишек на подушки. Ничего. Отлежался.

Андрей Иванович обошел весь пай, от рощи в длину шагами промерил. Уж мерено-перемерено ежегодно и по многу раз, и все-таки не удержался замахал-замерил, не шаги, а сажени. Сто шестьдесят шагов! Из тютельки в тютельку. И трава добрая. Смечешь стог - на десяти подводах не увезешь, прикинул Андрей Иванович. А меньше тридцати пудов на сани он не навивает. Да на Красновом у него пай, да в Мотках. Возов двадцать пять - тридцать притянет до дому. Жить можно. Перезимуем.

Он зашел от Липовой рощи на взгорок, снял косу с плеча, кепку кинул в траву и, обернувшись на восток, стал молиться, высоко за лоб закидывая троеперстие. Федька стоял за его спиной понурив голову. Он знал, что здесь, на этом самом взлобке, умер Митрий Бородин.

Лет десять тому прошло. Этот пай в те поры был за Митрием Бородиным, дядей Андрея Ивановича. Горячий был в работе мужик. Сам и косил, и согребал со своей Степанидой, и стог метал. Посадит ее на стог и мечет. Один навильник кинет - сразу полкопны. Иной раз помогали ему метать племянники: и Андрей Иванович, и Николай, и Зиновий.

- Ты, тетя, не пускай его на метку. Пусть дядя Митрий закладывает. А ты покличь нас. Мы придем - смечем.

В тот день Степанида утром рано приехала из Тиханова. Выехала еще в ночь... Лошадь путем не покормила. Ей бы отдохнуть да покормить лошадь. А дядя Митрий свое:

- Когда теперь ее кормить? Давай копна возить. Потом наистся.

Возил, возил копны - лошадь сдавать стала. Он вместо лошади впряжется да на себе тащит. Потом мужики пришли стог метать. И он с ними.

- Отдохни, дядя Митрий!

- Опосля, ребятки. Вот приметины привяжем, тогда и отдохнем.

Так и дометали к вечеру. Стог что твой дуб развесистый - поглядишь на макушку - кепка свалится. Сам залез на стог, приметины привязал. Потом слез, посерел весь и говорит:

- Ну, ребята, я отработался...

Фуфайка у него была. Он ею чайник накрывал. Взял он эту фуфайку, расстелил, встал на колени, помолился богу и помер. Степанида везла его в телеге домой и всю дорогу вопила.

- Ну, с богом, сынок! Начнем, пожалуй, - сказал Андрей Иванович, беря косу и поднимая кепку.

- Откуда пойдем, папань?

- От Качениной ямы.

После Митрия этот пай перешел к Ваньке Качене. Тот его изрядно запустил: от озера тальниковые заросли полезли, от рощи лутошка пошла да дубнячок. Андрей Иванович в позапрошлом году расчистил пай - десять возов хворосту нарубил... траву подсевал. На Каченю не пенял... Каченю можно было понять: сына у него здесь убило. Парнишке лет пятнадцать. Под копной сидел в грозу. А молния ударила прямо в копну. Когда раскидали сено, в земле пять дыр, как будто пятерней кто тиснул. Мужики хотели поглядеть что за стрелы гром пускает? Копали долго... Так и не нашли ничего. Оттого и Каченина яма осталась...

Андрей Иванович зашел в дальний угол пая от рощи, где стоял у него дубовый столбик, врытый еще три года назад, и сказал:

- Начнем отсюда... Ряды погоним к озеру.

- Папань, пусти меня передом, - попросил Федор.

Андрей Иванович уклончиво нагнулся, вынул из липового туеска, притороченного к левой ноге, смолянку [длинная дощечка, с нанесенной с обеих сторон точильной смесью, для заточки кос], так, нехотя, скорее для порядка, провел ею несколько раз по источенному жалу косы... Коса-то была отбита и наточена что надо. Просто Андрей Иванович медлил - не хотелось ему сразу отвечать... Любо ему слышать было Федькины слова: "Пусти передом!" Любо. Дождался наконец помощника... Парень хоть и растет сорвиголова, но в работе молодец. И плечи надежные, и грудь колоколом, стукни - зазвенит. А пускать передом рано. Запалишь в работе, сорвешь, как необъезженного третьяка.

И Андрей Иванович, поставив косу на окосье, затачивая носок, сказал, глядя поверху:

- Не лезь, Федор, в пекло поперед батьки. Обожди, находишься еще и передом.

Косить было легко и сподручно, и ладилось, как всякое дело на свежие силы; ветер дул сильно и ровно к озеру, трава металась, никла по ходу, выгибая стебли, откидываясь для свободного хода косы. "Возь-зьму! Возь-зьму! Возь-зьму!" - чудился Андрею Ивановичу жадный выкрик в каждом взмахе, в каждом скольжении косы; то зароется по самый черный ободок в дрогнувшую сочную зелень, то вынырнет из прокоса, прочертит мимолетную сверкающую дугу и снова в податливую и зыбкую травяную стихию: "Возь-зьму! Возь-зьму! Возь-зьму!" И нет больше ни рощи, ни озера, ни неба над головой - все улетучилось, растворилось в этой податливой многоцветной путанице травы, в этом торопливом, азартном полете и визжании косы.

Весь первый прокос до самого озера Андрей Иванович прошел без единой заточки, без роздыха, и как бы опомнившись, с удивлением заметил в двух шагах за собой Федора. "Неужели не отстал? Ай да парень! Вот это смолит..." Первый радостный порыв сменился горьким упреком и досадой на собственное легкомыслие: Федор тяжело дышал, лицом был красен, как из бани, пот капал с бровей и с кончика носа, синяя рубаха на спине и груди потемнела... "Экий я мерин норовистый, - подумал Андрей Иванович. Закусил удила и попер... Чуть парня не угробил, а еще передом не хотел пускать! Экий мерин бесчувственный, право слово..." Но вслух похвалил:

- Что ты делаешь, Федор? Ты меня прямо запалил. Чуть пятки не порезал.

Федор откинул косу и, вытирая ладонью пот со лба, самодовольно, во всю физиономию заулыбался, а у самого грудь ходенем ходила.

- Уж нет, Федор... Ты как хочешь. А я так не могу. Знаешь: тише едешь дальше будешь. Верное дело, говорю.

- Как хочешь, - милостиво согласился Федор. - Давай потише.

Андрей Иванович удивился еще, заметив на соседнем паю Тарантаса. Когда тот пришел? Когда успел размахаться? Вот как прет. Того и гляди, их нагонит. Этот Тарантас был, пожалуй, лучшим косцом на все Тиханово. На спор за день, правда, от зари до зари, десятину выкашивал... Невысокий, но широченный, как спиленный кряж, ноги кривые, ручищи до колен - не знал в работе он ни угомона, ни устали. Пойдет косить, - машет и машет, что твоя ветряная мельница. Пока ветер дует, и я, говорит, верчусь. А возраст серьезный - за шестьдесят перевалило. Но в бороде - ни седины, волосня еще густая да нечесаная, что ни один гребень не возьмет.

- Егор Терентьевич, бог на помочь! - крикнул Андрей Иванович.

- Спасибо, мил моя барыня. Тебя вроде бы огольцы наши ищут - Якуша с кумпанией. Им выпить хочется, а не на что. Подсоби им улишки продать. Ты, говорят, щедрый на общественное добро. Сбегай, мил моя барыня.

- Ноги жалко. Кабы ты меня на тарантасе прокатил, - отбрехивался Андрей Иванович.

- Ага. Садись на свой и гоняй пешой. Дешевле обойдется, - гоготал Тарантас.

На втором прокосе он нагнал Андрея Ивановича и стал уходить вперед. Бородин было загорелся, пошел на равных, но, вспомнив о Федоре, поутих... "Вот тебе и старик, - думал Андрей Иванович. - К такому деду попадешься в руки - натерпишься муки. И коса у него хорошая. Не коса, а змея! С тремя лебедями, да еще с загогулиной наподобие хомута - знаменитая отметина австрийской марки". И у Андрея Ивановича коса была добрая - осташковская литовка с тремя ершами. Зиновий из Твери привез ее. Да шурин Матвей подпортил: взял покосить и пятку ей порвал. Правда, Лепило запаял ее медью, да все не как целая. С отбивки еще держится, а на третьем, на четвертом прокосе начинает садиться, приходится чаще затачивать.