Ангелы Ойкумены - Генри Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Господи Боже мой!
Могила была ухожена. Во всем чувствовалась рука добрая, усердная, бескорыстная. А может, и не вполне бескорыстная, только маэстро не знал, кому пришло бы в голову проплатить уход за местом захоронения Энкарны де Кастельбро. Дон Фернан озаботился? Думать о таком было неприятно. Особенно если ты, сеньор помощник тренера, не сообразил загодя бросить монетку-другую на счет кладбища Сум-Мат Тхай. Даже когда тебе, сукину сыну, повысили жалованье, ты помнил о чем угодно, кроме безгласной могилы в западном секторе Сум-Мат Тхай.
– Из костра пылающего взываю к Тебе, из сердцевины пламенной…
«Единой надеждой живу», откликнулась память. Шестнадцатому псалму, жалкому в исполнении Диего Пераля – в эскалонских соборах псалом исполнял хор мальчиков под мерные басы органа – аккомпанировала бамбуковая дудочка. Под гиацинтовой ивой, на расстеленной циновке сидел священник в шафрановой рясе и тянул простенькую, убаюкивающую мелодию. Глаза священника были закрыты. Ноги он скрестил таким образом, что при одном взгляде на это издевательство начинала болеть поясница.
В трех шагах от священника пировали каннибалы. Верней, готовились к пиру. Туда Диего старался не смотреть вообще. Если священник не против, то маэстро уж точно незачем лезть со своим уставом в чужой монастырь.
– Ибо надеюсь не на силу рук и крепость власти…
Редкие могилы обносились здесь оградами из металла. Наверное, это символизировало богатство или особый почет. Могила Карни довольствовалась простеньким ограждением из бледно-желтого песчаника: грубо тесаный, треснувший во многих местах камень высотой до колена. На бортик посетитель при желании мог присесть. Сама могила ничем не выделялась: вместо традиционного для Эскалоны холмика – ровный прямоугольник травы, реденькой настолько, что местами в темной зелени проступали рыжеватые плеши. Впрочем, песчаник был чисто вымыт, а кое-где даже отполирован. В траве самый пристрастный сержант не нашел бы ни соринки, ни крупицы мусора. Надгробье, причудливую тройную башенку, стоявшую в головах покойницы, на дальнем от Диего краю захоронения, недавно побелили. С центральной маковки свисала гирлянда свежих, остро пахнущих лилий. Как на снегу, невозможном в жарком климате, сияли, горели под солнцем буквы: «Энкарна де Кастельбро». Фальшивое золото, дешевка…
Энкарна Пераль.
Нет, маэстро не рискнул сделать такую надпись, и сейчас жалел об этом.
– …а только на Создателя мира…
Каннибалы разговаривали шепотом, старались не мешать. Видели: человек в печали. Одеждой они походили на мелких клерков: черные брюки, белые рубашки с короткими рукавами. Две разрытые могилы рядом с ними смотрелись ужасающим диссонансом. Еще большим диссонансом выглядели трупы, изъятые из могил. Тела лежали на матах цвета яичного желтка; вернее, части тел, потому что первый труп уже был расчленен, а второй расчленялся прямо сейчас, с удивительной ловкостью и проворством. В действиях каннибалов чувствовался большой опыт, иначе они давно бы изгваздались по уши. Мясо покойников отделялось от костей и складывалось в мешки из пластика, кости отправлялись в такой же мешок, но с тремя блестящими иероглифами. На отдельном мате каннибалов ждали закуски: фасоль в плошках, пучки молодого лука, хлеб, кислое молоко.
Священник играл на дудочке.
– Я знаю, – сказал Диего. На кладбище он мог сказать Карни то, что не имел права произнести в космосе. Тут он говорил с мертвой, а там ехал бок о бок с живой. – Самоубийство – смертный грех. Но что мне остается? Я воплотил рапиру, а тебя – никак. Кто на моем месте остался бы коптить воздух при таком раскладе? Какой негодяй?!
Балбес, ответила могила. Слушать тебя противно.
– Не бранись, не надо. Я в любом случае не наложу на себя руки. И знаешь, почему? Ад – пустяки. Теперь я точно знаю: ад – пустяки. Речь о другом: пусти я пулю в лоб, или хлебни яду… Я ведь воскресну, правда? Воскресну, как и ты: в космосе, частью колланта. Рой помнит коллант единым целым, вместе с нами двумя. Он запомнил – и будет восстанавливать нас раз за разом, доказывая свое расположение, желание контакта. Он пришьет нас к другим коллантам, задавая вопрос и дожидаясь ответа. Хорошенькая смерть! Диего и Карни – ужас коллантариев!
Маэстро покосился на каннибалов. Откровенно говоря, он и сам изумлялся, что без особых чувств смотрит на демонстративное кощунство. Сейчас требовалось что-то экстраординарное, запредельное, чтобы Диего Пераль счел это достойным гнева или содрогания.
– Как и ты, я буду помнить лишь космос, от воскрешения до воскрешения. Фрагментарная память, осыпавшаяся мозаика. Правда, мы будем вместе. Едва я подумаю о таком «вместе», как котел с кипятком представляется мне ароматической ванной. Костер пылает, плоть слаба, но дух вопиет к небесам!.. Псалом лжет, мой дух вопиет к земле. К любой из земель, на которую я сумею тебя спустить. Я не верю в это, ты уж прости. Не верю, вот и вопию…
А ты помолчи, ответила могила. Я же молчу.
– Я хотел заказать сюда, на Сум-Мат Тхай, иллюзию. У меня теперь есть деньги. Много денег, больше, чем надо! Мне бы выстроили здесь собор Святого Выбора. Или копию вашей семейной усыпальницы. Или просто кладбище из привычных. Дубовые скамейки, алтарь, витражи в стрельчатых окнах. Склеп, пыль, твои благородные предки из мрамора и алебастра. Стеллы, обелиски, острые наконечники оград. Я бы чувствовал себя, как дома. Иллюзия! Захоти я, и они выстроили бы мне войну. Я бы сражался с имперскими уланами, не двигаясь с места. Да я счастливчик! Не находишь?
Не нахожу, ответила могила. Ищу тебя и не нахожу, мой ястреб.
– Все костры погаснут, расточатся, обратятся в прах. Лишь Твой костер, Господи Боже мой, пребудет вечно. Не оставь, Господи, углем в золе! Я бы спел, Карни, но мой голос сломался. Он сломался так давно, что я уже и не помню…
А ты спой, ответила могила. А я спляшу.
– Здравствуйте, кхун П'раль!
В пяти шагах от него стояла мамаша Тай Гхе. Соседка по бунгало, ныряльщица за жемчугом – маэстро и забыл, как она мягко, будто стесняясь, произносит «кхун П'раль». Куда лучше он помнил, как мамаша орет на детей. Маленькая, гибкая, несмотря на полноту, она забрала волосы в тугой узел, отчего лицо мамаши стало похоже на мордочку грызуна.
– Здравствуйте, кхуни Тай!
– Я пойду. Не хочу вам мешать…
– Постойте!
Все объяснилось. Убранная могила, беленое надгробье…
– Это вы здесь прибираетесь?
– Мне хорошо платят, – сложив ладони перед лицом, мамаша Тай Гхе поклонилась маэстро. Казалось, слова о плате должны были успокоить, утешить Диего. – Очень хорошо! Не надо волноваться…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});