Варшавский договор - Шамиль Идиатуллин

– Гульшат, а там у него… никого?

– Как уж никого, вы же сами видели, мужик какой-то зашел, деловой такой, – сухо ответила Гульшат.

– А еврей? – начала секретарша и осеклась.

Гульшат подождала еще полсекунды, не глядя на Людмилу Петровну, ничего не дождалась. На еврея мужик в кожане походил меньше всего, да и какая разница, еврей он или чуваш. Гульшат пожала плечами и решительно выскочила из ненатурально густого кофейного запаха, взяв курс на малый зал заседаний, дорогу к которому знала получше Захарова. Она там, на втором этаже, полдетства провела, рисуя на обороте старых стенгазет принцесс с собачками, пока папка проводил очередное заседание.

Коридоры были пустыми – то ли Шестаков навел гестаповскую дисциплину, то ли впрямь разогнал почти всю дирекцию в рамках заявленного намерения сдать административно-бытовой корпус под посторонние офисы.

– Как думаете, этот Гредин – он кто? Прокуратура какая-нибудь, или от этих, ОМГ? – спросила Гульшат Захарова на лестнице.

– Для прокуратуры одет паршиво, для ОМГ тем более.

Гульшат хмыкнула.

– Тогда от союза программистов, что ли? Нет, они ж костюмов не носят. А Субботина этого знаете?

– Субботкина. Н-нет, не слышал, – сказал Захаров, напряженно соображая.

– Вот дверь в малый зал поцелуем сейчас, я вернусь и устрою им такого, что они всех Субботкиных на нас натравят для защиты. Заодно и узнаем, кто это такой серьезный мужчина, – пообещала Гульшат.

Но зал был открыт и подготовлен к заседанию. На длинном столе были разложены листки бумаги и карандаши, в дальнем углу свистел пятилитровый вишневый термопот, такой же, как у родителей. Вокруг него выстроились чашки с блюдцами и несколько корзиночек с заварочными пакетиками и всяким разным к чаю.

– Кофе растворимый, – разочарованно сказал Захаров, подумал, снял пальто, решительно сел за стол, распотрошил папку и углубился в документы.

Гульшат скинула шубу на спинку стула, но садиться не стала, а неторопливо пошла к чайной тумбочке. Надо же было как-то потратить полчаса.

От двери окликнули:

– Простите, вы не подскажете?..

Гульшат обернулась.

В зал вошел парень, высокий, симпатичный и элегантно одетый, с пальто через руку. Вошел и замер, разглядывая Гульшат.

Не отвлекайся, сказала себе Гульшат и продолжила путь чайной церемонии.

Захаров поднял голову:

– Да, молодой человек? Вы здесь…

И тоже сделал паузу.

Парень заулыбался и объяснил:

– Да нет, мне сказали, тут… Ну, попросили помочь, если что надо. Вы Гульшат Сабирзяновна, я правильно понял, да? А вы?..

– Да, все правильно, а я Захаров Юрий Петрович, ее, стало быть, ассистент, – подтвердил Захаров, почти не ухмыляясь. – Вы из протокольного?

– Ну да, типа. Меня Миша зовут, вот. Чаю, кофе?

– Нет, спасибо, – сказал Захаров и снова углубился в бумаги.

Парень мазнул взглядом туда-сюда поверху, будто проверял потолок на протечку, подошел к Гульшат и улыбнулся как-то робко. Что-то интимное сказать хотел, не иначе.

Гульшат была в совершенно невосприимчивом к интиму настроении, но все же напряглась.

– Может, все-таки чаю? Я хорошо делаю.

– Ну, пожалуйста, – согласилась Гульшат, вернулась к столу и оперлась на него, наблюдая за движениями широкой спины под тонкой синей шерстью. Движений было многовато, хватило бы сложный коктейль сбить, но они зачаровывали.

– Вот, – сказал Миша, протягивая чашку на блюдце, и Гульшат тряхнула головой. Загипнотизировал, как кобра кролика. И это только задницей, можно сказать. А ну как передницу включит.

Гульшат приняла чашку с благодарностью и почти поднесла к губам, но спохватилась:

– А вы?

Миша махнул рукой.

– Да я не хочу, спасибо. Вы пейте, я же старался.

Его лицо снова дрогнуло в робкой и странно знакомой улыбке.

– Да, конечно, – сказала Гульшат и снова поднесла чашку к губам, но решила покапризничать: – А шоколада нет?

Миша метнулся к тумбочке и притащил пирамидку из корзинок, набитых печеньями, конфетами и еще чем-то антиграциозным. А пофиг, подумала Гульшат. Я хозяйка, что хочу, то творю.

Она пошвырялась пальчиком в конфетах, выбрала голубую с картинкой «Утро в сосновом бору» и не спеша развернула, украдкой поглядывая на Мишу. Миша стрелял глазками по углам, иногда улыбаясь, и наконец сказал:

– Чай без церемоний пить – отчаяться.

Словами Костика, исчезнувшего так внезапно. И взгляд, манеры, даже жесты у него были как у Костика.

Гульшат со стуком поставила ухваченную было чашку обратно на блюдце и спросила:

– Миша, а вы не знаете?..

Стол под нею дернулся – вместе со всем миром, и под далекий грохот.

Гульшат растерянно застыла. Миша глядел на нее уже без улыбки. Захаров, вскочив, торопливо собирал бумаги, вытягивая шею, чтобы высмотреть что-то в окно или приоткрывшуюся дверь.

– Что это? – спросила Гульшат.

– Да это в цеху, бывает, – сказал Миша спокойно.

– Не бывает, – отрезал Захаров, подхватывая пальто и шапку. – Что-то там… Гульшат, пойдемте-ка глянем, что творится.

– Ну чай-то допейте, – расстроенно сказал Миша, не сходя с места.

Он заслонял Гульшат дорогу к двери.

– Молодой человек, позвольте, – начал Захаров, пытаясь мимо него протянуть руку Гульшат.

Миша, не глядя, двинул локтем раз и два – почти без размаха, но громко.

Захаров быстро осел на пол.

Гульшат обомлела.

– Пей, овца, я сказал, – почти ласково попросил Миша, поворачиваясь к ней.

Глава 2

Чулманск. Сергей Шестаков и другие

В голове немножко наладилось – так, что уже не приходилось до спазма в затылке вспоминать, как правильно, «садитесь» или «садовый». Но все равно где-то там, между спазмом, жестким и болезненным, как сфинктер разорителя абрикосового сада, и будто запыленными глазами, посвистывала пустота. Ровненькая такая, граненая. Кто-то аккуратненько, как из арбуза, вырезал Шестакову из башки пирамидку, выдернул ее через ноздрю и убежал, задорно чавкая. А Шестаков теперь должен сидеть, выдыхая холодный запах наодеколоненного арбуза, делая вид, что ничего такого не произошло, и сам он не заметил пропажи кусочка головы и нескольких минут жизни.

Будет сидеть, я сказал.

Слева опять прилетели слова, острые, как искры от сварки. Шестаков, скрутившись так, что по предположительному сфинктеру высыпали белесые пузырьки, отъехал по вопросу чуть назад, удержался от пожимания плечами и иных убедительных жестов, и устало сказал:

– Я не знаю никакого Леонида Соболева. Писателя знаю, он писал…

Помолчал, уставившись перед собой, напрягся и представил большие железные лодки с пушками, серые и толстые. Обозначающее их слово оказалось в дырке. Шестаков улыбнулся и посмотрел на чекиста, фамилию которого он запомнил почему-то истово, как размашистыми сизыми буквами написал. Посмотрел так, словно и не собирался завершать фразу.

Прокатило. Чекист Гредин спокойно кивнул и уточнил:

– А Матвеев, скажем так, Денис, вам тоже незнаком?

– А отчество?

Чекист дернул глазами вбок, но ответил мгновенно:

– Валерьевич. Неужто знаком такой?

– Ну как знаком, он, скорее, вам знаком. Коллега ведь ваш. Ну да, приходил, спрашивал всякое. А Соболев, получается, тоже ваш? У вас какие-то свои?..

Шестаков опять запнулся о дырку вместо слова, и Гредин воспользовался этим, чтобы закидать его вопросами про Матвеева. Да чего он хотел, да с кем встречался, да забудьте вы про Соболева, наконец.

А Шестаков как раз вспомнил, что большие серые лодки называются кораблями, и вот про них Леонид Соболев и писал – и теперь страшно хотел обрадовать этим известием нудного чекиста, не показавшись при этом кретином. Желание было невыполнимым, отчего Шестаков призверел и только тут вспомнил, насколько это комфортное состояние.

– Слушайте, товарищ или как вас там правильно, Гредин, в общем. У меня тут и так дурдом – ну вы видите, а сегодня, между прочим… Короче, ко мне теперь каждую неделю гости от вашей уважаемой службы ходить будут – и каждый будет про предыдущего интересоваться? Это, извините, бред непродуктивный, так?

– И все-таки, о чем он?..

– Да говорю же, бред нес ваш Матвеев, как и… Про шпионов спрашивал, про вредителей – кто пытается на завод забраться, нет ли вражеских усов в углах, не слушает ли враг…

Шестаков резко замолчал, вспомнив «жучка» в телефоне. «Жучка», про которого он так никому и не рассказал. Жаркова не было на линии – он исчез после вчерашней нервной беседы, сказали, сегодня объявится. А минуя Жаркова такие новости распространять невозможно.

– Не слушает ли враг, – терпеливо повторил, не дождавшись продолжения, Гредин. – Это я, скажем так, понял. А с кем встречался на заводе? Пофамильно, если можно.

– А, ну это вам как раз Людмила Петровна подскажет, так, Людмила Петровна?