Дегустатор - Мастер Чэнь

Да, она права, вино и высокая мода — это одно и то же, в каком-то смысле. Это красота. Это смысл жизни или один из смыслов.

Они скупают красоту.

Но я никогда не слышал, чтобы какой-то из холдингов домов вина или моды добавлял к своим владениям еще и целый букет журналов или, скажем, телеканалов.

До этого еще никто не додумался.

Так, я уже привык к этому занятию: сначала смотреть на цифры.

Вот, наугад — французский концерн Эгретт, на пару с группой Херста и российским предпринимателем Филиппом Хрулевым держит в Москве издательский дом, куда входят шесть глянцевых журналов… и так далее. Выручка (не прибыль) в России составила сто сорок два миллиона евро. Вот такие масштабы. Но для крупного банка — не проблема.

Итак, как эта штука работает?

Здесь надо четко представлять себе, что такое сегодняшнее виноделие. Там происходит революция. Есть остатки прежней эпохи — здоровенные хозяйства, куда свозят виноград со всей округи, и энологи делают так, чтобы и в этом году вкус был все тот же, знаменитый, прославленный. Ну вот эти все великие шампанские дома. Надежно, но скучно.

И — ростки новой эпохи. Мы живем в век открытия маленьких виноградников, полгектара, гектар, с каким-то неповторимым сочетанием почвы, высоты и угла к солнцу. Вино — это не стандарт, это неповторимость. Это когда каждый участочек непохож на другой, и каждый год вкус вина с него меняется. Ты научаешься отличать вслепую тот самый уникальный вкус маленького виноградника, а тут еще приходит великий год… И ты встречаешь молодое вино, обещающее чудеса, дожидаешься, когда оно достигнет пика великолепия, с грустью провожаешь его, когда великий урожай начинает терять силу. И присматриваешься к новым урожаям — а вдруг неповторимое повторится? Это мудрый мир бесконечных наслаждений. Но кто-то в этом мире работает, потом считает деньги, бледнеет — и тут приходят какие-то ААА и хвать его!

И что же происходит дальше?

Этого раньше не было. Никогда еще в истории не было такого, чтобы дом роскоши одновременно владел бы и теми… да, в общем, людьми, которые об этой роскоши пишут, пытаются ее понять и научить других. Работали с этими людьми, превращали их жизнь в сплошное удовольствие — да. Уговаривали. Уважали. Кого-то и боялись.

И это правильно. Потому что мы имеем значение. Вы не поймете великое вино, просто зря потратите деньги, если не будете к нему готовы после многих лет опыта. Это все равно что дикарь, впервые попавший в оперу: сбежит через полчаса с больной головой. К красоте идти нужно долго.

Но если говорить о вине, то тут есть… был… я и мои коллеги. Когда меня заносит, за дело, брезгливо поджав губы, берется Седов. И всегда есть Монти Уотерс, а над ним — великие и ужасные Дженсис Робинсон и Роберт Паркер. Какие бы деньги ни тратили на рекламу дома роскоши, всегда есть слепые и не слепые дегустации, где загораются новые звезды и гаснут старые.

А если нас нет? Тем более что в России нас и правда почти уже нет. Вот только получилось это случайно, по идиотизму… но представим себе, что нас нет потому, что наши журналы купили и теперь говорят нам, о каком вине писать хорошо, а о каком молчать. Долго ли продержатся Робинсон и Паркер против толпы леммингов от журналистики, тупо и упорно прославляющих то, что им скажут? Может, и продержатся. Это все же Лондон и Калифорния. Но в России, где вкусы только создаются… или в Китае, где мне уж точно не найти следов ААА, а ведь наверняка есть…

А там, где мода, там есть… была… Алина Каменева. Ее журнал тоже, судя по всему, достался вот этим безликим — ААА. И, конечно, кто же ей дал бы писать умные вещи для умных. Им нужны лемминги. Не только журналисты, но и покупатели — кто потупее. Вот потому теперь там Юля Шишкина. И ей подобные.

Мертвое поколение.

Грустные лемминги, потому что они шкурами чувствуют — никогда им не почувствовать того, что научились чувствовать мы, с нашими горькими и звездными жизнями.

Конечно, они нас ненавидят. Потому что — по словам Кости, со смехом продавшего рейдерам наш с ним журнал, — они поймали луну в реке. Они получили должности. Но никогда не получат того, что было… и есть!.. у нас. Оттого — ненавидят еще больше.

И пока это так, все эти ААА будут творить, что хотят, по всему миру.

Ведь мы говорили и об этом. И мы были правы, в общем, во всем.

Это была зима или почти зима, мы играли с Алиной в великолепную игру. Военный лагерь, я — рыцарь, она — мальчик-паж, оруженосец. Ну, на самом деле принцесса, даже та самая королева, игравшая в замке Шопена, которая пробирается в военный лагерь, переодетая мальчиком-оруженосцем.

Сначала она — то есть мальчик, исполняя свою работу, долго моет меня в теплой ванной с аквамариновым кафелем, где гудит и горит синий газовый огонь. Потом смазывает джонсоновским маслом — чтобы после этого два тела скользили бы друг о друга (а простыни ждал бы круглый зев стиральной машины).

Но сначала рыцарь со счастливым вздохом ложится на эти, пока чистые, простыни спиной, а мальчик-оруженосец, в прилипшей к телу мокрой рубашке до колен, готовится оказать ему уже совсем другую услугу. Капризничает, гримасничает, с упреком напоминает, что у него сейчас заболят челюсти, но с легким стоном опускается на колени и, чуть смущаясь, берется за дело.

А потом наступает очередь следующей игры — когда раскроются все секреты. Мальчик понуро поворачивается ко мне спиной и поднимает рубашку до талии. Дает мне полюбоваться двумя округлостями, медленно поворачивается — сначала в профиль, а потом и — совсем медленно — лукавым и торжествующим лицом, всем телом: вот с кем ты сегодня.

И приходит время удовольствий королевы.

Потом мы лежим — она головой на моем животе — и опять говорим, говорим, это уже было время, когда мы все знали друг о друге.

— Сергей, а ты понимаешь, насколько мы, наше поколение — поколение русской революции девяносто первого года, — отличается от следующего, от этих второсортных малышей, которые уже в девяносто втором пришли, все у нас отняли и все изгадили? А за ними — вот эти, совсем маленькие, поколение офисного планктона?

— Ну конечно мы лучше… А как насчет спинку почесать?

— Ну поворачивайся, поросенок. Мы не просто лучше. Мы все прожили по две жизни минимум. Мы все кем-то были раньше и стали другими потом. Результат потрясающий. Знаешь, это как поколение героев восемьсот двенадцатого года. Молодые генералы своих судеб. А эти, одномерные, нас жутко боятся и не понимают. Им с нами и говорить-то страшно.

— Ты будь рада, что не убили. Подумаешь, не понимают. Шуточное ли дело, революция ведь. Хоть без гражданской войны обошлось. Случайно. Но во всем остальном — всё как в семнадцатом.

— А я как раз недавно об этом думала. И еще о том, что лучших — вот таких, как мы, — потом добивали по второму разу, в тридцать седьмом.

— Ну… М-да… Немножко арифметики. От тридцать седьмого до семнадцатого — двадцать лет. Значит, до момента, когда этот планктон поймет, что все равно остался в дураках, с девяносто первого года… даже девяносто второго, по сути… В общем, получается, наш новый тридцать седьмой год будет в две тысячи двенадцатом. У нас есть еще шесть лет. Слушай, а вот если чесать кругами чуть пониже и не переставая, то будет хорошо…

— Ты еще похрюкай…

И никакого вам Джеймса Бонда, даже Гарри Поттера никакого. Потому что они боролись пусть с не слабым, но все же тайным злом. А тут — какие тайны?

Это не преступление — скупать красоту, дома моды или винные хозяйства.

Это не преступление — скупать журналы и газеты, превращая их затем в листки для тупых, для тех, которым потом будут продавать свой же товар.

Все законно. Спасибо, что позвонили в нашу компанию. Ваш звонок очень важен для нас. Спасибо, что заинтересовались нашим бизнесом. Мы его ни от кого не скрываем.

И тут мне пришла в голову мысль: а ведь у них есть не только голоса, есть еще лица, у этих ААА. Ведь речь о реальных людях. Ну и что это за люди такие, чьи имена я, возможно, скоро узнаю?

Классика по Юрию Олеше: трое мужчин среднего возраста, жирных, в черных фраках и цилиндрах. Бред. А кто вообще сказал, что все трое — мужчины? Может, даже целых двое из них — вполне женского пола. И очень молодые.

Перед глазами возник светлый образ… я изумился… Юли Шишкиной. И начал троиться.

А ведь абсолютно точная картина и ставит все на свои места. Вот так бы она и действовала в аналогичной ситуации.

Я вздохнул. Нет, мы не будем больше говорить с самим собой или с едой на кухне. Мы теперь будем говорить с призраком всесильной и глобальной Юли Шишкиной, единой в трех лицах. Приехали.

Но как хочется, чтобы ну хоть в одной этой, моей истории мерзавцам не казалось, что у них все легко получилось.

Просто из самоуважения. Сделать это. Уже совсем немного остается. Дело-то, в целом, раскрыто.