Дегустатор - Мастер Чэнь

И все это не имело, как я теперь понимал, никакого, совсем никакого отношения к планам тех незамысловатых ребят, которые скупали винные хозяйства в Европе и зачем-то журналы в России — и, видимо, не только здесь.

Наоборот, одни незамысловатые ребята сорвали планы других. И это, конечно, было очень мило.

Мертвое же поколение, о котором говорили не знакомые друг с другом Шалва и Алина: а оно здесь при чем? Какая тут связь?

Итак, в подвале было грустно, но… Знакомая секретарша Люся была на месте. И как же она была рада меня видеть — и не голодного, и не убитого горем, а нормального, да еще в отличном пальто и черной шляпе!

— Ждет, ждет, — счастливым голосом сообщила она мне. И потом, затаив дыхание, задала мне вопрос всех напуганных и почти уничтоженных:

— Вы держитесь?

Я держался.

Держался и Антон Корецкий, лучший в стране специалист по винам Италии. Он даже отрастил короткую ленинскую бородку, стал выглядеть старше и умнее.

— Мы никого не уволили, — поразил он меня. — Мы даже взяли новых людей на работу.

Новости были потрясающие.

«Плейн» оказался чуть не единственной в стране компанией, которая завезла в декабре здоровенные партии вина. Если честно, то почти случайно. «Плейн» все растаможил. И стал монополистом. У его дверей стояли люди — рестораторы, коллекционеры вина — умоляли дать любую партию за любую цену. Образовывались очереди закупщиков. И единственное, что склоняло всех «плейновцев» к скромности, — полное отсутствие мыслей насчет того, сколько же еще надо держаться.

— Братья Чиледжи? — удивился Антон, когда мы перешли к делу. — Я на той неделе был у них в Кастильоне Фалетто. Все там отлично. Никого они никуда не спускали. Все у них как всегда. Та же добрая старая мафия. В хорошем смысле. Традиционном таком, итальянском. Забавно было наблюдать, как к старшему, Бруно, сын стучится в дверь, спрашивает, можно ли войти, и бледнеет, когда слышит «нет». В Риме такого стиля жизни уже не встретишь. Да что с ними случится, если старший из братьев с Сильвио Берлускони — на «ты», Сильвио и Бруно?

Не хотелось рассказывать Антону слишком много, но постепенно до него дошло, что речь о событиях еще сентября две тысячи пятого. А это уже был другой век, другой мир.

— Мм, была какая-то история, правда-правда. Да. Ну, это много сейчас таких жуков бегает, потому что…

Тут Антон вздохнул и посмотрел на часы, довольно откровенно.

— Ты, Сергей, значит, книгу пишешь? Интересно, кто ее издает. Не в России, это точно. Давай так. Я дам вводную информацию. Поработаешь сам. Потом заходи еще, если будет надо. Но поработать тебе придется какое-то время, потому что это — вопрос о деньгах. О внутренних пружинах бизнеса. А я тебе просто скажу, где копать.

Он закинул руки за голову и прикрыл глаза.

— Кто и зачем скупает хозяйства… Ищи такое название, как «Диагео». Смотри на цифры. Еще — LVMH.

— А, знаю.

— Ну еще бы. Еще «Перно Рикар».

— Да знаю же. И их тоже. Благодаря им провел три отличных дня в Париже, рекламная поездка.

— Да. Смотри на цифры. Их московский офис все эти цифры дает с гордостью. Ты ведь там всех знаешь?

— С тех пор — очень даже.

— Так. А потом я тебе расскажу про арифметику сегодняшнего винного хозяйства. Пока скажу следующее. Два миллиона евро — цена комплекта нового оборудования. Десять лет — время от посадки нового виноградника до первого приличного вина. Теперь — не забудем банковский процент кредита. Но и цифры ежегодного роста продаж вина. Вот когда ты все это усвоишь, то поймешь, что сейчас происходит в винном мире.

— Антон, — сказал я после небольшой паузы, — а в арифметике модных домов ты что-то понимаешь? И во внутренних, что ли, механизмах их работы? Вопрос такой: что общего между виноделом и создателем моды?

Он удивился, задумался. Обещал еще поразмышлять. Хотя вообще-то до сего дня особо на эту тему не думал.

У выхода из его офиса стояли, как всегда, коробки с вином, к каждой была приклеена цветная записка. Кто-то за ними сейчас приедет.

Может, выживем?

Это был очень знакомый мне вопрос. И я даже знал ответ на него.

Неважно, сколько идти по джунглям — от обломков вертолета, от могилы летчика, имени которого не знал ни я, ни генерал. Важно идти.

Генерал оказался нормальным человеком. Он шел. Рассказывал про девочек из Тетце. Не задавал вопросов, знаю ли я, сколько еще топать. Он верил, что знаю.

А я верил, что ночью нас не сожрут совсем, хотя покусают здорово, и еще — что если не следующим утром, то через утро мы услышим странный шум там, на востоке. Гул. Неразличимое шуршание камешков и песка.

И увидим волны, необычно высокие — выше поросли слоновой травы, выше верхушек кустов. Как будто кто-то согнул пространство, вздернув вверх этот щедрый прибой, прибой океана.

20. У нас есть еще шесть лет

А ведь это все безумно сложно. Это не совсем мой мир, хотя уж вроде бы…

И вот вам пример: я никогда раньше даже не слышал этого названия — британская компания Diageo, крупнейший, представьте, в мире производитель и продавец вина и крепких напитков. Оказывается, она готова была выкупить целиком «алкогольное подразделение» не кого-то, а того самого LVMH, владеющего, среди прочего, брендами Moet & Chandon и Dom Perignon, как сообщает британская «Телеграф».

И о чем это говорит? LVMH… да мы же беседовали о ней с Алиной… это настоящая легенда, это образец умного управления… чем? А тем самым. Винными домами и домами роскоши. Настоящей, той самой, где вызов бросается не бедности, а безвкусице. Так, да они еще и «Диором» владеют, среди прочего…

Вино и дома моды. Которые вот такие Diageo покупают друг у друга. Так-так.

О каких-то приобретениях, слияниях и прочем я и раньше слышал. Но раньше я никогда не замечал то, на что теперь Антон рекомендовал обратить внимание. Цифры. Масштабы.

Вино и коньяк принесли LVMH в прошлом году — сколько-сколько? 2,7 миллиарда евро? И Diageo предложила французам выкупить эту часть их бизнеса за 10,6 миллиарда — даже не евро, а фунтов?

Это все равно, что наблюдать тираннозавров. Размеры, поражающие воображение.

Так, а теперь «Перно Рикар», о котором сказал Антон. Эти, как я знал, не увлекались вином, у них были только крепкие напитки. «Абсолют», «Чивас регал», «Мартель» и прочее. Но и знакомый с детства «Арарат» тоже теперь их.

Годовой оборот — 7 миллиардов евро?

Прочее уже было из разряда подробностей. 335 миллионов долларов на рекламу по всему миру за год. Миллион долларов только на переоборудование линий упаковки только армянских бренди, того самого замечательного «Арарата».

Я уже начинал что-то понимать. Наш несчастный журнал, который исправно получал немалую часть своих рекламных денег и от рикаровцев тоже, о таких цифрах, как миллион долларов, и не думал. А ведь у меня… у нас был журнал с внушающими громадное уважение тиражами.

Опять тираннозавры на лужайке.

Что еще Антон настоятельно рекомендовал мне посмотреть? Ну да, кредиты дороговаты (хотя не так, как в России), а вино — дело, занимающее годы. Новый виноградник показывает результат — необязательно хороший — через десять лет. Ясно: любое винное хозяйство, а большая часть их — маленькие, уязвимы в этот десятилетний период. Они рискуют каждый день.

Но зато — вы посмотрите на другие цифры.

Уже были итоги прошлого, пятого, года. Америка пыталась бойкотировать французское вино из-за того, что лягушаны не одобряли войну в Ираке. И добойкотировалась: французское вино увеличило продажи на американском рынке. Почти на семь процентов.

Но что такое семь процентов? Ну, допустим, про Россию, с ее былыми тридцатипроцентными скачками продаж каждый год, можно пока забыть. Хотя как нас забудут лягушаны из Бордо, где позапрошлый год дал прирост в семьдесят пять — семьдесят пять! — процентов экспорта в Россию? И все же это, как видим, кончилось. Хотя — может, еще начнется снова.

Но есть, представьте себе, Китай. Прошлый год — почти сорок восемь процентов прироста продаж по вину и почти сорок восемь — по крепким напиткам.

Эти цифры означали что-то очень важное.

— Антон, — сказал я в мобильник, — я утонул в статистике и теряю ее смысл. Чтобы мне выплыть, скажи только одно: помнишь мой вопрос насчет того, что общего между вином и изделием дома мод?

— Хороший был вопрос, — раздался его голос, заглушаемый автомобильными гудками и очень странными голосами — казалось, он был в опере. — Я как раз сейчас в Милане, по настоятельной просьбе Натальи. Она ответила на твой вопрос вчера очень философски, волоча очередной бумажный пакет с очередным платьем из трех шнурков и четырех клочков ткани. Она сказала: и то и другое создается великими художниками. Это — настоящее, и цена настоящего будет расти до небес. А у прочих товаров есть пределы ценового роста. И она, как я убеждаюсь в данный момент, права. Пределов ценам на прекрасное нет. Приеду — поговорим, хорошо?