Бубновый валет - Фридрих Незнанский

Просвет наметился, стоило от медицинской литературы перейти к книгам, предназначенным для всеобщего пользования и предостерегающим рядовых граждан от совершения опасных действий. Они обратили взор убийцы к отвергнутым было фармакологическим средствам класса Б. Оказывается, даже некоторые антибиотики способны стать причиной летального исхода, соединяясь с этиловым спиртом, то есть алкоголем. То же самое относится к снотворным лекарствам… снотворным… Убийца помнил, что его друг, которого нельзя не убить, сам признался, что не засыпает без таблеток с тех пор, как его бросила жена. Вспомнить бы, как называлось то лекарство. Как-то на имо… Имодан? Имован? Проверить по «Видалю».

Внезапно убийцу подкосила усталость, и он прилег на ковер поверх разбросанных справочников. Правую сторону поясницы острым углом уязвляла обложка «Видаля». Видал «Видаль»? Мощная штука. «Летальный исход», — повторял убийца, щурясь от сияния пяти лампочек под абажуром, и в этом зловещем термине появлялось нечто стремительное, легкое, несерьезное, и ему казалось, что это он уже летит, устремляясь сквозь толщу навалившихся на него этажей в распахнутое звездное небо. Если есть душа, то, отлетая от тела, она должна испытывать сходные ощущения. Убийца по уши сидел в криминале, но это был криминал, обусловленный, как он успокаивал себя, прорехами в системе искусства, никому не причиняющий особого вреда. Бизнес, только и всего. Но убийство — во все времена убийство. Безусловное и несомненное преступление. Хотя, если подумать, что в нем такого страшного? Были люди, которые уничтожили не одного индивидуума, а миллионы, и их называют героями, а не преступниками. С этим разобрались. Остается только решить, труднее или легче убить человека, когда он — твой друг. С одной стороны, труднее: ведь он твой друг! С другой стороны, легче. Ведь ты знаешь назубок его привычки, его слабости, его тайные скорби, по причине которых он порой хотел бы уйти из жизни. К этому нужно прибавить все те случаи, когда друг, сам того не желая, опережал убийцу в учебе, в эрудиции, в жизненном успехе, заставлял почувствовать себя хуже — убийца не считал себя человеком злопамятным, но ведь такие мелкие шероховатости трудно стерпеть… Нет, друзей убивать легче. Без сомнений, легче.

Два флакона лекарства имовал убийце отпустили, не спросив рецепта. Кроме имовала, в другой аптеке было куплено более сильное снотворное родедорм.

…Ровно в восемь раздался звонок в дверь, и Николай побежал открывать. В квартиру на улице Мархлевского вошел убийца.

— Картинами, о которых я тебе сообщал, интересуется милиция, — сказал Николай.

— А, это не милиция… Так, частное охранное предприятие. Ерунда.

— Так, значит, тебе все известно?

— А что мне должно быть известно?

— Владельцы этих полотен не продали коллекционерам свои сокровища. Они были убиты. А их картины объявились за границей. Странными сторонами оборачиваются дела человеческие. Не ведаем, что творим!

— Не волнуйся. Доказать все равно ничего нельзя.

— Меня не интересует, можно доказать или нет. Я имею право знать правду.

— Единой для всех правды нет, Коля. Какую правду ты хотел бы знать?

— Об убийствах.

— Ты с ума сошел? Ты в состоянии представить меня убийцей?

— Нет. Но это не значит, что не убивал кто-то другой, кому отдавали приказ.

— Слишком замысловато для тебя, Коля. Ты же всегда пребывал в мире искусства, неужели начал смотреть детективные сериалы?

— Я разыскал Матвея Пикаева. Он мне объяснил. Не все, но многое. Боже, что с ним стало!

— С этим алкоголиком? Допился до зеленых червячков, только и всего. Коля, кому ты веришь?

— Прошу тебя, не уходи от ответа. Я постоянно об этом думаю. Я уже неделю не сплю.

— А как же твое снотворное?

— Только с ним и засыпаю. И то плохо.

— А что ты принимаешь: дай-ка посмотреть. Ага, знаю я эти таблетки, довольно слабые. Смени лекарство… Я честно говорю с тобой, Коля. Может быть, за нами обоими следят какие-то неизвестные убийцы и только отслеживают коллекционеров, ты об этом не подумал?

Николай сел на диван, обхватив голову руками.

— Обо всем я уже думал. Тысячу раз. Я не хотел ничего плохого, когда меня втравили в эти дела! Это казалось не совсем легальным, но, в общем, безобидным заработком. Чем может в наше время заработать искусствовед? Мне предложили сообщать о произведениях русского авангарда, которые приносят на экспертизу частные владельцы с тем, чтобы заинтересованные коллекционеры могли купить у них вожделенные картины. Упрощение схемы торговец — покупатель. Я получаю небольшой процент за посредничество. Вот и все! Схема представлялась безукоризненно четкой. Кто мог представить, что за ней кроются насилие, страдание, смерть?

— Ну не переживай. Главное, мы с тобой ни в чем не виноваты, а значит, нас ни в чем не могут обвинить. Держи себя смелее с этими из «Глории» или как их там. Обещаешь?

— Обещаю. А это что?

Пройдя прямиком на кухню, убийца поставил на стол бутылку прозрачной, сразу видно высококачественной, водки.

— Ты же знаешь, я не пью, — запротестовал Николай.

— Слышишь, Коля, ты в таком нервном состоянии, что тебе буквально необходимо выпить.

Николай заранее дал себе слово, что пить не будет, и вот при виде бутылки, стоявшей на столе, почему-то успокоился. Он достал из холодильника завернутую в два целлофановых пакета сырокопченую колбасу: его оставляли равнодушным желудочные удовольствия, но мама очень любила покушать, несмотря на свою тщедушную комплекцию. Пошел в комнату, называвшуюся «залой», за рюмками. Рюмки оказались пыльными, их следовало помыть, и Николай оттер их с содой. Нарезал тугие кружочки на разделочной доске, переложил на блюдце.

— Ну, за все хорошее!

За это Николай не выпить не мог.

Часть третья

Спасение утопающих

Самохвалов не обманул и из уважения к совместным студенческим попойкам свою часть работы выполнил. Отыскались следы Шермана в гулаговских архивах! Помотали, надо отметить, его немало. Из Львова, где суд приговорил его к десяти годам заключения с последующей ссылкой, отправили в печально знаменитую Потьму, а оттуда — на Колыму. Отбывать ссылку направили в город Нукус.

— Где это такой? — спросил Слава.

— Каракалпакия, Узбекистан, — просветил его осведомленный Турецкий.

— Теперь в Нукус потащимся? Не расследование, а сказка странствий!

— Ты, Слав, отдохни. В Москве больше пригодишься ребятам из «Глории». А в Узбекистане я как-нибудь управлюсь сам.

— Привези оттуда побольше картин.

— Постараюсь, хотя не ручаюсь. Сам понимаешь, объективные трудности.

В глубине души Турецкий был уверен, что в Нукусе его ожидает успех. «Дерево в солнечном свете»! Резкие южные синие тени, искривленные черные деревья, саксаул на фоне песков… Не иначе, каракалпакские пейзажи послужили Шерману источником вдохновения и материалом для зарисовок. На излете жизни. Если эта жизнь закончилась, во что Турецкий переставал верить.

Оформление визы для поездки в Узбекистан много времени не отняло. Продремав практически весь путь, следователь по особо важному делу художника Бруно Шермана вдохнул среднеазиатский воздух, перемешанный с пылью и еще чем-то трудноуловимым, горьковатым и сухим, рождающим ощущение сурового бедуинского быта, сухих колючек и ночевок под шатрами. В годы, когда ссыльный сын европейской художественной культуры оказался в пределах этой печальной местности, впечатление могло быть более отрадным: Аральское море делало землю живописной, позволяло здесь расти цветам и плодам. Но море мелело, умирало. И это отражалось не только на экономике беднейшей из провинций Узбекистана, но и на внешнем виде ее городов и сел.

Но нет, как выяснилось, и столица Каракалпакии Нукус имела предмет для гордости. По утверждениям специалистов, в местном музее хранилась одна из крупнейших коллекций русского и польского авангарда. Вторая по ценности в мире: более богатым собранием обладал только Русский музей в Санкт-Петербурге. Феномен уникальной коллекции был связан с именем удивительного человека — Игоря Славского.

Бывают люди, поглощенные одной идеей, воплощающие ее в жизнь, не стремясь приобрести деньги или известность, преодолевая сопротивление окружающей среды. К числу таких энтузиастов принадлежал Игорь Валерианович Славский. Выпускник Московского художественного института, сын легендарного командарма Красной армии и знаменитой певицы, он с молодых лет «заболел» русским авангардом. В сталинские времена попытка основать отдел русского авангарда в каком-либо крупном музее Москвы или Ленинграда была обречена на провал и ставила ревнителя авангардного искусства под подозрение органов госбезопасности. Союзные республики находились под не столь пристальным вниманием всемогущих ревнителей искусства, нужного и понятного народу: здесь выпускались интересные книги, проводились радикальные выставки, позволялись маленькие, а иногда и не совсем маленькие, послабления… Сокурсники смотрели на Славского как на сумасшедшего: круглый отличник, автор весомых публикаций в специальных журналах, сразу после выпуска он уехал в Узбекистан, в какой-то задрипанный Нукус. «Погубил карьеру!» — сочувственно вздыхали они, крутя пальцем у виска, и на этом диалоги об Игоре Славском прекращались, потому что ни один из бывших выпускников Московского художественного не имел о нем свежих вестей и не знал, чем он в Нукусе занимается.