Агент Соня. Любовница, мать, шпионка, боец - Бен Макинтайр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Неожиданно для себя 15 января 1939 года ровно в 11:50 Лен Бертон оказался у магазина “Юнипри” в швейцарском городе Веве на берегу Женевского озера. В левой руке он держал яблоко, под правой мышкой была зажата сложенная газета, а в толпе он выискивал глазами женщину с авоськой апельсинов. Несколько недель после возвращения из Испании были полны сюрпризов: сперва сообщение от бывшего командира с просьбой позвонить по номеру в Хэмпстеде, потом встреча с элегантной дамой “с легким иностранным акцентом”, которая вручила ему деньги, сказала ехать в Швейцарию и заставила запомнить все эти мудреные условия с фруктами, газетой и странными паролями. Лена обнадежило, что миссис Льюис упомянула имя его бывшего сослуживца Александра Фута. Если уж тут замешан Фути, дело наверняка касается какой-то “международной аферы”. И дельце, судя по всему, щекотливое. Но Лен не имел ничего против. Ему нравились щекотливые дела, и он уж точно не испытывал никаких опасений. В сущности, он вообще не понимал, что такое страх.
Урсула изучала симпатичного молодого англичанина, стоя у соседнего подъезда. “Ему было двадцать пять, густые каштановые волосы, сросшиеся брови и ясные каре-зеленые глаза. Стройный, спортивный, сильный и мускулистый”. Лен обернулся, заметил ее взгляд и улыбнулся.
– Вы любите мороженое? – спросила она.
– Нет, виски, – ответил он.
Во время прогулки по Веве Урсула рассказывала Лену, что его рекомендовали для “опасной работы в Германии, продолжения его борьбы на испанской земле”. Услышав, что работа может быть опасной, он “просиял”. Лен должен вернуться в Великобританию, объяснила она, а потом отправиться во Франкфурт, где находился промышленный гигант “И. Г. Фарбен”, жизненно важная шестеренка в военной машине Германии. Там он должен был приступить к самостоятельному изучению немецкого языка. Никому нельзя было знать, куда он направляется. Обосновавшись во Франкфурте, он должен был связаться со своим старым приятелем Александром Футом в Мюнхене и ждать указаний. Молодой человек не задавал никаких вопросов. Он не допытывался, на какую организацию работает и как долго ему придется пробыть в Германии. На его лице не было ни тени тревоги и сомнений. Он просто положил переданные ему деньги в карман, тепло пожал руку Урсулы, не решаясь встретиться с ней взглядом, и, ухмыляясь, ушел.
Урсулу заинтриговал этот молодой англичанин, который был на семь лет младше нее. “То робкий, то задиристый, он излучал какую-то мальчишескую незрелость”. Он показался ей “приятным, скромным молодым человеком”, но “крайне чувствительным”.
Лен Бертон не мог выкинуть из головы мысли о женщине, представившейся ему Соней.
Мне было двадцать пять, и мой опыт влюбленности сводился к юношескому преклонению перед недосягаемыми кинозвездами. Возможно, поэтому непосредственная реакция на Соню затмила воспоминания о том, что было сказано при первом нашем знакомстве. Наверное, она подумала, что я еще не вполне пришел в себя от бомбежек в Испании. Разумеется, она не могла знать, что бомбой была она сама.
Лен влюбился в Урсулу в то же мгновение, как увидел ее на тротуаре у магазина в Швейцарии с сумкой апельсинов в руках.
Вплоть до того момента Леон Чарльз Бертон не испытывал ничего, хотя бы отдаленно напоминающего любовь. Лен появился на свет в Баркинге в 1914 году, спустя три недели после скоропалительной свадьбы родителей. Его отец, урожденный француз, работал официантом в гостинице, в начале войны вступил во французскую армию и был убит спустя пару недель после прибытия на фронт. Флоренс Бертон за деньги пристроила своего шестилетнего сына на воспитание к овдовевшему служащему железных дорог Томасу Фентону. “Я вернусь, когда в школе начнутся каникулы”, – пообещала она сыну. “Каждое утро он просыпался с твердой уверенностью, что уж сегодня-то мать точно к нему приедет”. Лен так больше никогда и не увидел ее. Фентон воспитывал двоих собственных сыновей и на приемыша внимания не обращал. “Ни о какой нежности речи не шло. Это была исключительно торговая сделка”, – писал впоследствии Лен. В четырнадцать лет он сбежал из дома и работал батраком, а потом механиком и водителем грузовика в Лондоне. По выходным он учился стрелять в спортзале Территориальной армии, а в обеденный перерыв боксировал на ринге в районе Блэкфрайерс. “Многие из самых запоминающихся боксеров были евреи, – писал он в дальнейшем. – Чтобы добиться успеха, еврейским мальчикам приходилось быть в два раза крепче остальных соперников. Они вызывали у меня уважение. Отчасти поэтому я не мог сдержать жгучего негодования, узнав, что гитлеровский антисемитизм стал официальной доктриной”.
В восемнадцать лет Бертон устроился на каменоломню на острове Джерси, где подружился с ирландцем Мориарти, бывшим моряком, перебравшимся в Америку. Высоченный здоровяк с деликатными манерами и твердыми политическими убеждениями, Мориарти познакомил Лена с радикальными трудами Джека Лондона и поведал ему о легендарном Джо Хилле, активисте лейбористов, казненном в 1915 году. “Мориарти научил меня далеко не только тому, как разбивать гранит семифунтовым молотом. Так в мою жизнь вошла революция”. Вместе они слушали “Московское радио”. “Мы наблюдали, как к власти приходит фашизм, и оба твердо верили, что немецкий рабочий класс сведет счеты с Гитлером. Мы следили за событиями в Испании и решили, что интербригады – единственное пристанище для антифашиста”.
Бертон вступил в Британский батальон в Испании в январе 1937 года, а через три недели, 12 февраля, уже воевал на Харамском фронте. Много лет спустя он написал мемуары о боях на Холме самоубийц, одном из самых кровопролитных сражений во всей гражданской войне, когда армия националистов оттесняла войска республиканцев и интербригад, защищавших путь к Мадриду.
В то утро на рассвете было холодно, ясно и светло. Мир казался юным, как и мы, когда наш батальон из 600 человек поднимался в горы над Харамой. К ночи нас осталось не больше 300. Наутро 13-го нас было уже 225. 14-го – 140. В тот исторический день 14 февраля наступление фашистов удалось прорвать. Жизненная артерия Мадрид – Валенсия была спасена. Батальон хоронил своих убитых. Ни один британец из рабочего класса еще не погибал с большими почестями. Четыре месяца мы удерживали
