Колесо Фортуны - Николай Дубов

- Так ведь - святая правда-с! В отроческие годы их сиятельство действительно пасли родительских волов.

- Возможно, но распространение таких сведений о его прошлом вряд ли теперь доставит удовольствие графу.

- Да они сами не токмо не скрывают, а даже как бы хвастают. Вот когда соизволите посетить их сиятельство, поглядите: на видном месте в особом стеклянном шкапчике висит простая деревенская свитка - это вроде суконного кафтана, только по-малороссийски белая. И сопилка там лежит, пастушья дудочка. И их сиятельство не упустят случая сказать, что вот, мол, хранит это в назидание потомкам, дабы помнили, что в князи они - из грязи... Разве я так, от себя, посмел бы? Я - что? Эхо!

Не более того... А вы такую напраслину на меня! Ах, ах, господин граф!.. Сколько я претерпел за правдоречие свое! Где бы смолчать, а я в простоте душевной все прямиком...

- Правда вещь обоюдоострая, даже когда она направлена против других.

- Премудро изволили заметить, господин граф!..

Однако если вы полагаете, что правду я говорю только про других, то совершенно напрасно-с.. Я и про себя все могу сказать. Только кому это интересно?

- Мне, например.

- А вам на что-с? Человек вы здесь сторонний, путешествующий в свое удовольствие для изучения всякого рода мест...

- Любое место интересно прежде всего людьми, их нравами и обычаями.

- Извольте-с, я готов и о себе, только ничего примечательного в моей персоне нету. Матушка моя была женой истопника архиерейских покоев в Пскове, а вот родитель пожелал остаться неведомым. Ради того владыка указал: поелику она все время при печах и творит тепло, надлежит и сына наректи Тепловым... Они шутники были, их преосвященство, - усмехаясь, сказал Теплов.

- Вряд ли вам приятно об этом рассказывать, - сказал Сен-Жермен. Зачем же вы это делаете?

- Единственно - из правдолюбия! Не корысти же ради... Разве может быть в том корысть?

- Может. Окружающие могут подумать, что если вы, не боясь унижения, говорите всю правду о себе, стало быть, и о других говорите правду. За такую репутацию можно заплатить и унижением.

- Ах, ах, господин граф! - снова засуетился Теплов. - Что я могу ответить? Восхищаюсь проницательностью вашей и немею. Мечтаю только о том, чтобы вы подольше гостили в палестинах наших и убедились, сколь несправедливо сие подозрение.

- Мы отвлеклись, - сказал Сен-Жермен. - Как же сложилась судьба ваша?

- Его преосвященство обо мне не забыли и, когда пришло время, отдали в школу при Александро-Невской лавре. После школы послали меня за границу для совершенствования в языках и науках, а по возвращении прикомандировали к Академии де сьянс. Вот тут едва не кончился не только карьер мой, а и самый живот... Человек худородный без покровителя быть не может - ни положения у него не будет, ни заступничества, ни продвижения по службе. Оценив мое трудолюбие и всяческое старание, взял меня под свою руку архитектор Еропкин, а он, в свой черед, принадлежал к приближенным Артемия Волынского - был такой кабинет-министр в царствование Анны Иоанновны. Человек этот был дарований обширных и на досуге сочинял от себя прожекты о поправлении государственных дел, с разбором об управлении и сословиях, об экономии и прочем. Эти свои прожекты он обсуждал с конфидентами, а потом преподнес на высочайшее рассмотрение самой императрице...

- После этого, - сказал Сен-Жермен, - ей ничего не оставалось, как отрубить ему голову.

- Помилуйте! Значит, вы знали эту историю? Волынскому и конфидентам его действительно отрубили головы.

- Нет, не знал. Просто это закономерное окончание всех историй такого рода.

- Но почему же, господин граф? Ведь тут преследовался не личный интерес, а государственная польза, благо отечества!

- Благо отечества выглядит совершенно по-разному, когда на него смотрят снизу и когда смотрят сверху...

Правитель владеет державой и управляет ею при помощи слуг, которым он хорошо платит за преданность и повиновение. А они потому и преданны, что он платит им хорошо, и изо всех сил восхваляют мудрость и непогрешимость правителя. И вдруг кто-то осмеливается критиковать непогрешимое и предлагать реформы. Из этого следует, что у правителя не хватило ума увидеть недостатки и исправить их, а его слуги - подлые лгуны. Если так, глупого правителя надо заменить умным реформатором, разогнать подлых слуг и набрать новых, честных. Но, дорогой месье Теплое, слыхали ли вы о короле или султане, который бы провозгласил: "Любезные мои подданные! Я - дурак, а потому не умею и не имею права управлять вами. Гоните меня в шею, дорогие подданные!" А главное - слыхали ли вы о таких слугах, которые позволили бы ему это сделать и тем самым отказались бы от власти, почета и богатства?.. Конец подобных реформаторов предрешен.

У правителей нет другого способа доказать, что они умнее, им остается только уничтожать тех, кто осмеливается давать непрошеные советы.

- Беседовать с вами, господин граф, истинное наслаждение. Только получается, что не я путеводительствую вами по Санкт-Петербургу, как вы желали, а вы мною по бурному морю житейскому, между его Сциллами и Харибдами... Я-то счастлив тем, но вам мало проку от меня.

- Нет, почему же? Мне очень интересно все, что вы рассказываете. А вас по делу Волынского не привлекали?

- Как же! Как же! Был вторгнут в узилище, но... - Теплов развел руки и поднял очи горе. - Спасен... своим ничтожеством. Кто я был? Слуга слуги... В конфидентах не состоял, ни в чем участия не принимал. Поэтому - кому голову долой, кого кнутами и в Сибирь, а мимо меня пронесло - признали неповинным... Но уж страху набрался! На всю жизнь.

- Однако вы не производите впечатления человека робкого, запуганного.

- Что вы, сударь мой! Одна видимость... Только и отошел, когда Алексей Григорьич Разумовский избрал меня в спутники для братца своего Кирилы. Алексей Григорьич, надо вам сказать, человек удивительный! Другой бы на его месте, оказавшись в случае у императрицы, возмечтал и вознесся, а он каким был, таким и остался. Никакого там французского языка, этикету не признавал, только и перемен, что вместо свитки надел кафтан. В государственные дела не вмешивался, интриг не заводил... Разве что во хмелю прибьет кого.

- Как?

- Собственноручно-с. Тверезый мухи не обидит.

А будучи в подпитии, буен и на руку тяжел. Теперь-то уж не то, постарел, а прежде, бывало, едут к нему на прием вельможи и трясутся - на кого сегодня жребий падет, кого он изволтузит...

- За что?

- Не любит он придворных. За двуличие, криводушие. Так-то всегда молчит, а в подпитии начнет когонибудь при всех обличать, а потом и того-с...

- И все-таки ездили к нему?

- Попробуй не поехать, если на том приеме имеет быть сама императрица... Однако при всей простоте своей Алексей Григорьич очень хорошо понимал пользу просвещения, а будучи родственнолюбив, обо всех близких в том направлении заботился. В первую же очередь востребовал в Санкт-Петербург своего малолетнего братца, отдал его в науку, потом за границу послал. А меня к ним приставил как бы гувернером. Вот тогда-то и имел я счастье познакомиться с вами... Тем временем семейство Разумовских получило графское достоинство, по возвращении Кирила Григорьич, будучи от роду восемнадцати годов, стали президентом академии, потом гетманом Малороссийским... А я так при них все время и состою, во всех трудах, в меру сил моих, споспешествую...