Колесо Фортуны - Николай Дубов

В аустерии госпожи Фёлькнер, возле Вознесенского моста, пищалок и дудок не слыхивали. Тут счета на алтыны и полушки не вели - служивой и чиновной мелюзге место было не по карману, завсегдатайствовали господа гвардейские офицеры, иностранные негоцианты и прочая чистая публика. Потому и увеселения были только благородные: внизу, в распивочном зале, кегли и бильярд, на уговор или небольшие деньги, второй этаж был для крепких нервов и тугих кошельков - в фараон по пустякам не играли.

Здесь не было сального смрада - в бра и настольных шандалах горели восковые свечи, меньше разило кухонной гарью, прокисшим пивом, и не надо было кричать, чтобы тебя услышал сосед. Щелканье шаров, стук глиняных кружек и пьяная разноголосица распивочной гасли за тяжелыми портьерами. Внизу бурлила словесная сутолока, наверху кипели страсти. И чем сильнее было их кипение, тем тише становились голоса, сдержанней движения, бледнее лица. Лишь иногда внутреннее напряжение выдавало себя неудержимой дрожью руки, протянутой, чтобы открыть карту или придвинуть монеты.

...Только -один игрок не проявлял никаких признаков волнения. Девятипудовой горой он возвышался над столом, говорил и хохотал в полный голос. Он чувствовал себя как дома: скинул кафтан, расстегнул камзол и даже закатал рукава рубашки. Маленькие креслица с кривыми ножками не могли вместить его тулова, сидел он на дубовой скамейке, но и та жалобно поскрипывала при каждом движении богатырского тела. У него было, что называется, открытое и даже привлекательное лицо, но лишь в том случае, если смотреть справа. Левую щеку его от угла рта до уха пересекал багрово-белесый шрам, и с этой стороны лицо казалось ощеренным, таким безобразным и свирепым, что незнакомые, столкнувшись с ним впервые, отшатывались и старались незаметно отдалиться.

Но молодой гигант вовсе не был угрюмым или мрачным.

Дрлжно быть, он привык к тому, какое производит впечатление, или пренебрегал этим, и весело балагурил, подзадоривал счастливцев, посмеивался над неудачниками, самим собой и банкометом.

Подобранная витым шнуром портьера наполовину прикрывала дверной проем в соседствующий покой. Там за столиком сидели двое. При желании они могли все слышать и даже отчасти видеть происходящее в игральной зале, но нимало не интересовались картами и неторопливо беседовали. Говорил, в сущности, один, второй - это был Сен-Жермен в своем неизменном темно-голубом кафтане - внимательно слушал. На собеседнике его был почти столь же строгий кафтан коричневого цвета, только обложенный серебряным гасом. Лицо его...

Правильнее всего было бы сказать, что лицо у него никакое. Лоб, нос, щеки, губы - все обыкновенно и на месте, но все настолько заурядно, что глазу не за что зацепиться, что-то выделить и приметить. При всем при том нельзя было сказать, что лицо у этого человека тупое, ничего не выражающее. Напротив, оно было чрезвычайно живым и как нельзя более выразительным. Выражение его всегда безошибочно соответствовало тому, что человек говорил, что он слышал, видел и должен был при этом чувствовать и выражать, сообразно обстановке, окружающему обществу и своему положению в нем.

- Сколько мы с вами не виделись, месье Теплов? - сказал Сен-Жермен. Познакомились в Страсбурге, когда вы сопровождали юношу, путешествовавшего под именем Ивана Обидовского. И было это... семнадцать лет назад.

- Память ваша, господин граф, просто удивления достойна! - сказал Теплов.

- И вы по-прежнему состоите при графе Разумовском?

- Всенепременно-с. То есть числюсь при Академии де сьянс, а поелику их сиятельство президент оной, соответственно, и я при них...

- А как теперь поживает месье Обидовский, он же граф Кирила?

- Отлично-с. Отчего быть худу? При дворе их сиятельство обласканы. Мало, что президент академии, они еще и Малороссийский гетман, все одно, что удельный князь, и разных прочих званий и титулов обладатель.

Щедры, хлебосольны, все их любят... Вот только... - Теплов осторожно оглянулся и, понизив голос, добавил: - Только экзерциции их донимают.

У Сен-Жермена поднялась правая бровь.

- Их величество обожают разводы. Пока они были наследным великим князем, до гвардии допуска не имели и для экзерциции выписали себе в Ораниенбаум роту голштинцев, с ними и забавлялись. Караульную и прочую парадную службу гвардия несла, но насчет муштры и шагистики - не шибко. Конечно, для порядка учения производились, так для этого хватало и сержантов... Ну, а как их величество восприяли престол, так последовал строгий приказ: гвардейским полкам на разводах быть, всем командирам при них присутствовать, свои деташементы сопровождать и самолично подавать команды.

- Что ж, - сказал граф, - по-видимому, это справедливое требование. Командир должен быть при команде.

- Так-то оно, конечно, так... Только есть деликатный пункт - кто командир? Вот, к примеру, их сиятельство, Кирила Григорьич, окромя того, что они - фельдмаршал, состоят еще в чине подполковника гвардейского Измайловского полка. Раньше они завсегда рапорты дежурных офицеров дома принимали, а в полк когда-никогда приедут, спросят: "Как живете, братцы? Сыты, обуты? Жалобы есть? Нету? Ну и слава богу. Вот вам трошки грошей, они любят по-малороссийски словечко ввернуть, - выпейте за здоровье матушки-государыни". Солдаты, понятное дело, кричат "ура", а их сиятельство обратно в карету и домой. И все довольны. А теперь вольготная жизнь кончилась. Во-первых, каждый день вставать ни свет ни заря, во-вторых, надобно знать воинские артикулы... А ведь их сиятельство отродясь никакого оружия, кроме хворостины для родительских волов, в руках не держали-с. И если воевали, так только в отроческие годы на кулачках... Как прикажете тут быть? Отказаться нельзя. Вылезти не умеючи - сраму не оберешься. Чуть что - их величество, не взирая на чины, прилюдно обзывают всякими словами...

- И что же граф?

- Наняли поручика, из своего же полка. Теперь дватри раза в день под его команду все артикулы выделывают. Только все время приговаривают: "А сто чертей тебе в печенку..."

- Кому? - улыбнулся граф.

- Вот этого не сказывают, - улыбнулся и Теплов.

- Я не завидую вашим врагам, месье Теплов, - сказал Сен-Жермен. - Если своего покровителя вы представляете в столь осмешенном виде, то каково достается вашим недругам?

- Ах! Ах! - захлопотал лицом и руками Теплов. - Сколь несправедливо сие, господин граф! Да разве я...

Как бы я осмелился?! Что я мог такого сказать, чтобы из того проистек вред для моего благодетеля?

- Из вашего рассказа следует, что граф Разумовский в юности был простым пастухом.

- Так ведь - святая правда-с! В отроческие годы их сиятельство действительно пасли родительских волов.