Я — ярость - Делайла Доусон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Старик шагает в ее сторону, и тело реагирует мгновенно — выплеском адреналина и внутренним животным воплем.
Бежать!
Бежать!
Бежать!
Он делает еще шаг, поднимает руки, будто она бездомная собака, которую он собирается схватить. Челси тянется к коровьей лепешке, хватает пригоршню дерьма с блевотиной и швыряет ему прямо в лицо. Старик рычит, вертится на месте, пытаясь соскрести ее, — и Челси бежит к его грузовику.
Он не заперт, мотор работает, так что она кидается на переднее сиденье, захлопывает дверцу и, взвизгнув шинами, вылетает на шоссе.
Она едва может доставать до педалей, поэтому скрючивается на краю кожаного сиденья, как маленький ребенок. Челси не пристегивается, давит педаль в пол, и мотор воет, будто волк в полнолуние. Она не оглядывается, чтобы проверить, как там старик. К тому времени, как он опомнится, стащит с переднего сиденья то, что осталось от Джинни, и сядет за руль, — она будет уже далеко. Съезды здесь находятся на большом расстоянии друг от друга, но это не особо важно, когда на дороге никого и ты мчишь на скорости сто восемьдесят.
Челси хорошо знакомо это чувство — чистый ужас. Единственная разница в том, что на этот раз ей позволено бежать, ведь раньше казалось, что это вообще невозможно. Сердце колотится, ноги немеют, дыхание сбивчивое, как у загнанной лошади. В голове только одно, по кругу.
Бежать.
Бежать.
Бежать.
Она должна убежать, она не может позволить себе попасться снова.
Челси не в курсе, что происходит за стенами карантина, но уверена, что там отвратительно, особенно тем, кто действительно болен Яростью. Если ее поймают, то обязательно посадят, и значит, Дэвид отыщет ее. И не останется выбора, она будет просто сидеть и ждать, когда ее загонит в угол хищник, который мечтал наказать ее задолго до того, как она в самом деле сотворила что-то, заслуживающее наказания.
Челси сворачивает на третий съезд и паркуется у аптеки. Она все еще дрожит, зубы стучат. У нее ни телефона, ни одежды, ни вещей — разве что тонкий бумажник в заднем кармане, куда влезло лишь немного налички. Все осталось в машине Джинни… о черт, то есть в ее машине! Все ее вещи. Все, что имело значение в прошлой жизни, теперь пропало. Все осталось позади: старик, тело Джинни, техника Дэвида и вещи, которые она так старалась уберечь от него. Вещи, по которым ее можно идентифицировать.
Вот дерьмо!
Челси раздумывает, не вернуться ли, снова вдавив педаль, но на сей раз пристегнувшись, и… Господи, что она будет делать? Угрожать старику, который просто съехал с дороги, чтобы помочь? Нет, конечно, она не сможет. Но раз все вещи в минивэне, у нее ничего нет.
Или все же есть?
Челси вытирает грязные руки о куртку, найденную на пассажирском сиденье, потом открывает бардачок, лезет под приборную панель, засовывает руку под сиденье. Находит триста долларов, целую кучу четвертаков и небольшой зловещего вида черный пистолет в кобуре на липучке. Позади за сиденьями оказывается ящик для снастей: приманка, леска, грузила, стяжки (о да) и нож. Еще она находит салфетку из микрофибры и стеклоочиститель, и хотя это мерзко, Челси прыскает на руки и тщательно вытирает их: если кто-нибудь заметит кровь, он наверняка сразу вызовет полицию. В довершение всего в грузовике находится руководство по эксплуатации и дневник, в котором помечают замену масла, — но все это уже не так полезно. А еще на приборной панели есть телефон старика.
В магазине Челси покупает влажные салфетки, бутылку изотоника и немного сладостей (чтобы перестало колотить), а потом ищет в картах в телефоне ближайшую площадь. Пятнадцать минут езды. Она кладет телефон в подстаканник и заводит машину.
Челси не позволяет себе думать о Джинни. Милая, искренняя Джинни! Она лишь пыталась найти работу и помочь подруге.
Если кто и знал, на что способна Ярость, так это Джинни.
Они проявили в отношении друг друга максимальное чувство такта и не спрашивали о болезни, которая объединила их. Ни слова за всю дорогу. Однако Челси знает о Джинни две вещи. Во-первых, она целиком и полностью посвятила себя матери, прикованной к инвалидному креслу, даже перестроила для нее спальню на первом этаже дома. Во-вторых, она ни разу не упомянула мать.
Будь это лучший мир, Челси вернулась бы и поступила правильно. Ради Джинни.
Будь это лучший мир, ни ее, ни Джинни здесь бы и в помине не было.
Но это их мир, и Ярость превратила ее в кого-то иного, и Челси не может позволить случайной смерти помешать ей воссоединиться с девочками.
Есть только один путь — вперед.
Она поднимает спинку кресла и едет так, будто угнала эту машину.
Потому что, в конце концов, это правда.
21.Казалось бы, это невозможно, но после разговора с дедушкой Рэндаллом бабушка ведет себя еще отвратительнее, чем обычно. Что бы он ей ни сказал, это и вправду совершенно ее подкосило. Когда Бруклин попросила Патрисию посмотреть, как она ныряет, та ответила: «Нет, у меня есть более важные дела. Никому не интересно смотреть, как играют дети».
Кто так вообще делает? Кто говорит такое ребенку? Бруклин чуть не расплакалась, но Элла смогла ее отвлечь, продемонстрировав сальто русалки.
Потом они выбрались из бассейна. Бабушка велела Элле, пока они обсыхают, включить Бруклин что-нибудь на телевизоре, который стоит во внутреннем дворике. Элла знает, что если она зайдет в дом и попросит поесть, бабушка набросится на нее.
Бабушка всегда ужасно с ней обращалась, по крайней мере с тех пор, как Элла стала достаточно взрослой, чтобы иметь собственное мнение. У нее не осталось теплых воспоминаний о бабушке с момента, как ей минуло семь, зато она прекрасно помнит, как Патрисия заявила, что Элла слишком «рослая» для балета, а в другой раз обозвала плаксой, когда она содрала кожу на коленке.
— Как ты думаешь, у бабушки есть печенье? — спрашивает Бруклин, и Элла злится на сестру и на
