Воевода - Дмитрий Евдокимов

...Обед уже шёл несколько часов, по раз и навсегда заведённому церемониалу. Хотя было выпито много, веселья не было. Царь, а особенно царица тяготились скучным ритуалом. К концу обеда перед государем были поставлены два подноса с квашеными сливами. Снова к нему подходили попарно стольники, и каждого Димитрий одаривал в благодарность за хорошую службу. В одном из стольников царь узнал Дмитрия Пожарского.

   — А, удалец! Не скучаешь по воинской потехе?

   — Скучаю, ваше величество.

   — Ну, ничего. Скоро попробуем в деле вот этих молодцов! — улыбнулся царь, показывая на польских офицеров.

Приподнявшись и опершись на стол, Димитрий стал потчевать на прощание своих думных бояр, протягивая каждому чарку с водкой. Наконец после молитвы царь с царицей в сопровождении гостей отправились в свои покои. Здесь москвичи простились с царём, а полякам Димитрий дал знак остаться. Велел принести вина и пригласить музыкантов. Стряхнув с себя скуку официального обеда, царь стал необыкновенно оживлён и остроумен. Двигаясь по залу от одной группы поляков к другой с неизменной рюмкой из горного хрусталя, предлагал выпить за торжество Гименея. За ним следом бегал шут Антонио Реати, которого царский тесть выписал из Болоньи. Он смешно изображал лиц, которых высмеивал Димитрий.

   — Ну разве можно всерьёз считать императором австрийского Рудольфа? — говорил он. — Император должен блистать, должен как можно чаще показываться во всём великолепии народу, уметь быть красноречивым. А Рудольф? Мне мой Афанасий сказывал, что тот, скрывшись за своими пробирками, никого не принимает, боится, всюду видит измену. Император должен мужественно встречать опасность лицом к лицу, быть отважным воином!

Реати потешно изобразил Рудольфа, прячась за рядом золотых чаш, уставленных на столе.

   — Да и ваш Сигизмунд не лучше! — сказал Димитрий, прерывая хохот.

Станислав Немоевский попытался обидеться за своего короля.

   — Брось! — сказал ему царь, дружески положив руку ему на плечо. — Ну какой он славянин? Угрюмый швед и плохой вояка. Со своим дядей без моей помощи справиться не может. Знает только молитвы да танцы. Кстати, не стесняйтесь, если кому-то хочется потанцевать...

Князь Вишневецкий предложил руку одной из фрейлин царицы, они первыми вышли в круг в торжественном менуэте. Царь отступил к окну в окружении доблестных офицеров с чарами вина в руках. Смотрели они на молодого царя влюблёнными глазами, выражая готовность хоть сейчас выступить под его знамёнами против любого врага.

   — Эх, жаль Александр Македонский жил много раньше! — мечтательно сказал Димитрий. — Это был настоящий полководец, вот с кем бы я померился силами! Но я продолжу его дело — и Персия и Индия будут в моей империи...

Внезапно он прислушался к какому-то неясному шуму, шедшему из сеней.

   — Там кто?

   — Твои телохранители и наши солдаты, — ответил Домарацкий.

   — Хлопцы скучают, а господа веселятся, нехорошо. Надо как на поле брани — всё поровну!

Он вышел в сени:

   — Эй, парни! Вы должны выпить за здоровье императора и императрицы.

По его приказу солдатам и алебардщикам вынесли золотые кубки с вином, которые те стали быстро поглощать с бурными изъявлениями восторга.

На общем фоне смеющихся и орущих лиц Димитрий заметил одно угрюмое, принадлежащее его полковнику.

   — Мой верный Жак! — воскликнул царь, поднося ему бокал. — Ты что, не рад счастию своего государя?

Маржере, обычно умеющий владеть своим настроением, при виде пышущего весельем молодого лица побледнел ещё более:

   — Что-то мне нехорошо, сир. Наверное, на обеде съел что-нибудь...

Царь поглядел пытливо снизу вверх на осунувшееся лицо француза.

   — Тебе действительно нужно полечиться, мой верный Жак. Завтра я пришлю к тебе лекаря домой.

   — А как же охрана? — со страхом спросил Маржере, понимая, что беспечность государя ведёт его к гибели.

   — Твои алебардщики на что? Впрочем, и они в таком количестве сейчас не нужны, когда торжества закончились. Для охраны шести .дверей достаточно человек двадцать — тридцать. Отправляйся в постель, Жак, и восстанавливай силы. Через недельку мы проведём с гусарами учения, а там, глядишь, и в поход!

Польские солдаты, услышавшие последние слова царя и изрядно подогретые винными парами, выразили желание немедленно продемонстрировать своё воинское искусство.

   — Турнир! Давайте проведём рыцарский турнир! — поддержали солдат и офицеры.

   — Поединки не в русском обычае, — нерешительно возразил царь, хотя по глазам было видно, что предложение для его воинственной натуры было заманчивым.

   — Так здесь нет русских, — убедил его Домарацкий, — некому и осуждать.

   — Ладно, идём на двор, к конюшему. Дам для поединка своих лучших скакунов!

Польские офицеры высыпали во двор, каждый выбирая себе коня и соперника. Первыми выехали шляхтичи Щука и Ораневский с тяжёлыми старинными щитами и тупыми копьями. По сигналу трубы во весь опор помчались навстречу друг другу. Копьё Щуки оказалось более точным, угодив противнику в голову. Турецкий конь Ораневского остановился как вкопанный, а его пришлось выволакивать из-под ног коня и едва удалось привести в чувство.

Димитрий решительно пресёк дальнейшие забавы, повторив то, что сказал и Маржере:

   — Вы мне нужны живыми и здоровыми для будущих великих дел!

Услышавшие эти слова конюхи тут же передали их боярам, и по Москве пополз слух, деи, царь собирается с помощью польских наёмников уничтожить всю московскую знать. А польские паны, расходясь из Кремля, в подпитии задирали горожан, приставали к женщинам и тем самым обильно удобряли почву для этих слухов. Наутро Басманов докладывал Димитрию о челобитных москвичей с жалобами на бесчинство поляков.

Царь недовольно хмурился, слушая доклад, наконец приказал:

   — Прими меры по охране стрельцами польских подворий. Народ надо успокоить.

И, обернувшись к окну, спросил:

   — Что там за крики?

   — Народ ликует. Бегают и кричат: «Нашей государыне дай, Господи, многие лета!»

Хмурые складки на лбу царя разгладились. Он улыбнулся:

   — Видишь, как народ любит меня и царицу! Сегодня в Грановитой палате она будет принимать поздравления и подарки от москвичей.

Однако новости в это утро не кончились. Появился Юрий Мнишек.

   — Как, батюшка, себя чувствуешь? — приветствовал его Димитрий. — Как твоя подагра, получше?

Полное лицо воеводы было багровым от волнения, голубые глаза смотрели испуганно.

   — Ваше цезарское величество! Я же предупредил, будь с послами поласковее!

   — Дело сделано — брак заключён! — беспечно рассмеялся Димитрий. — Зачем же метать бисер перед свиньями?

   — Послы в гневе собираются покинуть двор! А это значит — война!

   — Так и я этого хочу! — жёстко стиснул зубы Димитрий.

   — Надо потянуть! — настаивал воевода. — Мы должны послать гонцов к Николаю Зебржидовскому, а главное — к Сапеге. Уверен, что, узнав о благополучном бракосочетании и о том, какая сила на твоей стороне, он перейдёт в наш стан. Тогда Сигизмунда мы отправим в Швецию, в объятия его дяди. Но надо выиграть время.

   — Каким образом?

   — Пригласи послов снова на обед.

   — Но Олешницкий опять потребует, чтобы я усадил его за свой стол!

   — Уступи!

   — Ни за что! — вспыхнул Димитрий.

Однако обычное его хитроумие победило вспыльчивость.

   — Давай сделаем так: я посажу Олешницкого рядом с собой, но за отдельный от других гостей столик. Думаю, гордый пан тоже должен делать уступку.

   — Хорошо, я ему передам, — не без колебаний ответил Мнишек. — И будь с ним поласковее.

   — Постараюсь, — согласился царь. — Хотя постой — какой же званый обед без стольников. Я же их отпустил.

   — Снова позови.

   — Негоже.

   — Тогда пусть подают слуги царицы! — выкрутился воевода. — Будем считать, что обед даётся от имени царицы...

Перед обедом послы вручили царице подарки короля — тридцать золотых и серебряных кубков, серебряный фонтан с тазом. От себя лично Олешницкий преподнёс шаль с бриллиантами и диадему. Димитрий, осмотрев подарки, не удержался от презрительного замечания:

   — Господин посол дал, что имел!

Послов провели в обеденный зал нового дворца. Когда Олешницкий убедился, что его столик находится всего в половине локтя от царского стола, его самолюбие было удовлетворено.

Хотя царь старался быть любезным с послами, без ссоры всё же не обошлось. После первого кушанья кравчий Хворостинин, чьё миловидное личико вызывало усмешки поляков, говоривших между собой, что юноша является «секретом» государя, поднёс ему рюмку из горного хрусталя. Димитрий, приподнявшись и сняв шапку, предложил выпить за здоровье посла, затем сел вновь и выпил. Потом из рук Хворостинина взял золотую чарку, наполненную вином, и протянул её послу. Олешницкий вынужден был подняться, подойти к царю и выпить её стоя. Затем царь предложил выпить таким же образом за здоровье Гонсевского. Однако тот, обиженный оказанным невниманием, отказался. К нему подошёл Ян Бучинский.