Полное собрание сочинений. Том 1. В соболином краю - Василий Песков

Знакомимся с таблицей «поднятия тяжестей». Вот рекорд: в сентябре прошлого года американский пилот Вилли Ховел на самолете «Боинг КС-135А» с грузом в 35 тонн сумел подняться на 2 тысячи метров. Сегодня груз — 55 с лишним тонн, высота…

- Высоту покажут приборы, — улыбаются летчики, хотя у них уже все предварительно рассчитано…

- Есть минимум погоды! — повеселевшим голосом сообщает, наконец, синоптик…

Семеро натягивают летные костюмы. Жмем им руки… Тяжелый самолет медленно уползает на самый конец взлетной полосы.

Клубы пыли и пушечный грохот над полем.

Глядим на часы -14.00. Серебристая сигара прокалывает пуховую шаль облаков и через мгновение докладывает: «Я «Стрела». Высота — две тысячи метров…»

Это та самая высота, на которой побывал американец. Еще несколько минут…

- Высота четыре тысячи…Восемь тысяч… На борту все в порядке…

По заранее разработанному маршруту самолет будет забираться возможно выше, потом сделает «площадку», то есть пять минут будет идти на рекордной высоте. Бесстрастные приборы запишут каждый «шаг» самолета.

- Я «Стрела»…Одиннадцать тысяч. Продолжаем набирать…

Одиннадцать тысяч — это уже стратосфера.

Самолету все труднее и труднее идти в гору. В эти минуты семеро смелых видят над собой темно-голубое небо и солнце. Земли не видно.

Летчики, журналисты, руководители полета прилипли к черному ящику, из которого теперь реже, чем прежде, слышится: двенадцать двести… Триста… Семьсот…

Метр за метром самолет с тяжелой ношей тянется к небу. Еще двести метров. Наконец:

- Я «Стрела». Высота тринадцать тысяч. Делаю «площадку»…

Пять минут напряженного молчания. Пять минут неизвестности. А потом опять знакомый голос прорывается сквозь шумы и трески эфира:

- На борту все в порядке…

- Сердечно поздравляю с успехом!

Это уже голос взволнованной земли. С микрофоном в руках стоит опытный летчик-испытатель Герой Советского Союза Николай Иосифович Горяйнов. Совсем недавно на том же самолете он тоже ходил на большую высоту. Уж он-то знает цену нынешнему успеху.

15 часов 30 минут. Прорвав облака, серебристая птица проносится над мокрыми от непогоды бетонными плитами. Считанные сантиметры отделяют колеса от земли, но самолет все летит и летит…Так и должно быть. В этом и заключается «ювелирная» посадка… Потом самолет оставляет на бетоне две сухие линии и замирает.

Цветы, объятья, радостная неразбериха.

В воздухе мелькают унты и шлем первого пилота. Сильные руки друзей качают тех, кто только что видел синее небо и солнце…

  Аэродром «Подмосковный». 5 ноября 1959 г.

«Я русский, я еду в Россию»

Встретил я его пасмурным октябрьским вечером. Накрапывал серый дождик, с одинокого вяза на берегу падали последние листья.

Ни души. Только забытые всеми лодки мокли на приколе. Простуженным голосом прокричал на перекате пароход, потом долго и протяжно кричала в пойме какая-то потерявшая стаю птица. Я прислушался, стараясь определить птицу по крику, и тут увидел его. Он стоял под вязом с непокрытой головой, в зеленоватом, с погончиками плаще. Он не заметил меня. Он тоже слушал птицу…

Минут через двадцать я возвращался домой тропинкой вдоль Дона. Под вязом по-прежнему темнела фигура. Непокрытая голова, потемневший от дождя плащ с погончиками.

Я не удержался и спросил:

- Первый раз в этих местах или долго не были?

- Сорок лет не был…

Помолчали, глядя, как у близкого бакена убегала к желтым огням вода.

- Десять дней, как из Франции… Родом вешенский. А вот у этих камней в последний раз лодку отвязывал. Сорок лет…

У человека дрогнул голос. Словно устыдившись чего-то, он расправил смятую в ладонях кепку и торопливо надел ее на тронутую сединой голову…

Непрерывно скрипят двери. Большая горница уже полна, а казаки и казачки все идут. Сорок лет не было человека.

- Видно, не сладко живется там, коль вернулся, — допытывается бородатый казак…

- По-разному живут…

- По морю, Петро, плыл аль самолетом? — Не унимается бородач.

У стола стоит мать Петра. Она меньше всех говорит. Она только глядит на сына, положив на колени узловатые, видевшие много забот руки. Сорок лет не было его под родной крышей.

В седеющем, с мягким ласковым голосом мужчине мать старается угадать своего Петьку, тринадцатилетнего мальчика, которого в Вешках последний раз видели сорок лет назад, июньским утром. И вот теперь он сидит рядом с ней.

Петр Еремеевич Моисеев, ее сын. Он рассказывает.

Казаки молча слушают. Желтой луной плывет над потолком лампа, стены горницы исчезают, растворяются в голубоватом дыму, и я вижу, как тринадцатилетний Петька с приятелем отвязывают лодку, как, поймав чьих-то лошадей, они скачут к станции… Потом стук колес.

Душный товарный вагон с лошадиным навозом и скверной казачьей руганью… Потом толчея на пристани. Пароходная качка. Турция…

В смутную на Дону пору бежавшие белоказаки припугнули, сманили двух несмышленых мальчишек. Сманили и бросили, потому что каждому в несладкой «загранице» надо было думать, как бы не умереть с голоду. В далекой и чужой Турции двое вешенских мальчишек остались без родных, без хлеба, без крыши, без реки, где у вербы так хорошо клюют сазаны, без птичьих криков в пойме…

Кто-то из казачек вздыхает, кто-то смахивает слезу. Мать не плачет, она только смотрит на сына. Да у нее, наверное, и нет сейчас слез. Все выплакала раньше…

- Ради куска хлеба брались за любую работу. Подметали улицы, убирали конюшни, служили «мальчиками» в магазинах, грузили овощи в болгарском порту, катали вагонетки с рудой, работали у мясника…

- Если не хотите пропасть, держитесь поближе к рабочим, — сказал добрый старик-болгарин, искренне пожалевший двух потерявшихся в большом мире парней.

…Друг заболел и умер в дороге. А Петр Моисеев стал рабочим. Тридцать лет назад он начал варить сталь. Делил с французскими пролетариями все горечи и радости жизни.

В первые годы после скитаний тихий уголок на юго-востоке Франции, где стоял металлургический завод, показался раем. За заводским двором начинались луга, потом горы. Внизу — цветы и апельсиновые рощи, а вверху — сахарные головы снегов. Название у рабочего городка праздничное, веселое — Южин-Савоя. Пестрые толпы туристов со всего света приезжают взглянуть на эту красоту земли.

- Тут и осядем? — спросил Петро девушку с русским именем Маша, которую путаные и трудные дороги также привели к этим горам с цветами и снегом.

Он варил металл, она шила шляпки для южинских модниц. По вечерам вместе шли в горы и приносили охапки цветов.

- Двое русских, кажется, очень счастливы… — шептались старые француженки.

Однажды Петр после обычной прогулки очень долго раскладывал букет и среди ярких цветов отыскал невзрачную светло-зеленую травку. Он помял ее в руках, и комната наполнилась тонким и стойким запахом. В этот вечер Петр был почему-то грустным. Перед сном опять помял в ладони зеленую былинку.

- У нас, на Дону, эту траву душицей звали, — сказал он жене.

Теперь, блуждая по лугам, Петр искал эту редкую в здешних местах травку. Пышных букетов домой не приносили, зато на столе теперь стоял бледно-зеленый душистый пучок… Купили радиоприемник. В доме у русских по вечерам теперь долго горел свет. Петр крутил черную ручку и не успокаивался, пока не слышался далекий голос. «Говорит Москва…» За сто с лишним километров стали ездить в большой город, если там шел фильм из России.

Однажды Петр принес потрепанную, побывавшую, видно, во многих руках книжку. Читали вслух…

- Вот, оказывается, что было у нас на Тихом Дону… А с автором, Маша, я вместе в школу начинал ходить. Он, говорят, и теперь живет в Вешках… Может, из наших родных кто жив?

Через месяц почтальон принес ответ — серый конверт со штемпелем: «Станица Вешенская».

- От матери, — тихо сказал Петр и, уронив белый листок, опустился на табуретку…

* * *

Далеко за полночь опустела четырехгранная бутылка с угощением, разошлись казаки, пообещав заглянуть завтра — дослушать историю…

У Петра Еремеевича усталые, добрые глаза, большие рабочего человека руки. Он усаживает мать и жену рядом с собой и неторопливо продолжает:

- Последние годы жили одной только мыслью: домой, домой, домой. Хлопотали, писали, требовали. Мы понимали, что это сложно — ведь столько перемен за сорок лет, сколько людей самых разных разметало по свету. Но мы не могли успокоиться, мы надеялись…Что это за чувство! Я не могу словами передать его. Во сне я видел разливы на Дону. Вместе с женой мы часами глядели на облака, которые уплывали на восток. Поверьте, я говорю правду, как одурелые, часами глядели на горы, мимо которых плыли облака. А когда запустили спутник!.. Я просто плакал от радости: «Наши! Наши запустили!».